Я не могу не думать о проституции и часа, и не потому я так озабочен ею, что во мне пылает неуемный сексуальный пожар! Я вспоминаю и вспоминаю о продажности, потому что, едва делаю шаг, как тут же встречаю любезно предлагаемые мне услуги различного характера. И не только гетеросексуального. Видел ли я в СОС кого-то, кто не был бы предан компании, как «мамке»? Отдавая себя целиком и душой и телом, работники и работницы этой компании-монстра готовы на все. Зачем девочке Кристине сразу после нашего разговора идти к Молчанову и передавать содержание нашего разговора? Она внештатный сотрудник СБ? Тогда следует заподозрить, что СОС — это филиал СБ СОС. Милая, душевная девушка, от которой пахнет и невинным цветением яблони, и свежестью весеннего ручейка, девушка, которую возможно заподозрить лишь в убийстве подснежника, впервые, наверное, за все время своей работы встретив порядочные настроения, встает со стула в моем офисе и, ничуть не сомневаясь, идет к человеку, который был первопричиной увольнения ее бывшей сослуживицы — Марины. Появление креативной Галы едва не смело ее на пол от ужаса, и я видел, как она снова превратилась в человека, когда Гала была с позором выставлена. Но едва Кристина вышла за дверь, она тут же почувствовала непреодолимое желание торопиться на этаж, где расположен офис Молчанова.

И теперь я с чистой совестью могу дать Кристине такую характеристику, если в будущем, конечно, меня кто попросит это сделать: «Проститутка экономкласса. В общении с сослуживцами отзывчива, правильно реагирует на критику. Руководству отдается без тени сомнения. Беспощадна к врагам компании, хотя не понимает этого. Возможен выезд к клиенту». В принципе, эту характеристику можно распечатать на принтере в количестве нескольких тысяч штук, оставив чистой графу для имени и фамилии. При необходимости в чистое поле можно вписать имя многих, кто проработал в СОС больше трех месяцев, потому что три месяца — это тот испытательный срок, на который принимается новый сотрудник. Если СБ во главе с Молчановым и директор департамента по истечении девяноста дней разглядят в работнике правильный стерженек, они поставят визу, и эйчар заключит с работником новый трудовой контракт. Мне следовало принять это во внимание, перед тем как демонстрировать Кристине правильные человеческие устремления.

В этой компании знают, чем увлечь сотрудника. Безошибочность выбора подходов к слабостям каждого отдельно взятого фигуранта гарантирует его повиновение. И ассортимент способов давления неисчерпаем. Не подошел один — всегда есть под рукой другой. Тот не заработал, найдется третий. Я не самый лучший объект для давления. Но меня сделали в лучших традициях СОС. Я получил все, о чем даже мечтать не может среднестатистический москвич: квартира и т. д. Но новый работник не понял смысла подарков, и СОС вынуждена была ему разъяснить. Казалось бы, достаточно было одних фотографий с лифтером. Под прессом такого компромата не устоит даже убежденный стоик. Но невероятно тупой Чекалин продолжил поиск правды в чужом монастыре. И тогда его повели в квартиру Маринки, чтобы он смог почувствовать запах крови в реальном формате. Раз уж этот запашок он не смог почуять с фотографий…

И когда стало ясно, что Чекалин не просто упрям, а чудовищно упрям, перед его носом на стол выложили другие карточки.

Я привязан к СОС кровью, как привязан лилипутами к земле Гулливер. А последний аргумент был колом, который всадили мне в сердце.

Отработав день так, чтобы никто не мог упрекнуть меня в неумении держать удар, я вернулся домой. Слушая щебетание Ирины, молча поставил портфель в прихожей и, как был, в костюме и туфлях, прошел в комнату. Мне не хотелось переодеваться в домашнее, потому что не хотелось выглядеть для Ирины привычным. Слова, которые я обязан буду сейчас говорить, должен произнести не близкий, а далекий. Поэтому будет лучше, если это будет выглядеть официально. Так ей легче будет понять меня, если она, конечно, поймет. Я бы на ее месте не понял.

— Ты чего это как в офисе? — удивилась она, со смехом бросив мне в лицо кухонное полотенце.

Она рада, что я пришел, и эмоции свои выражает по-девичьи глупо.

— Нам нужно поговорить, Ира…

Она послушно уселась напротив и положила руки на колени. В глазах ее испуг. Она только что разглядела, что лицо мое серо, а глаза — как у уснувшего окуня.

— Что случилось?

Вот именно сейчас нужно говорить, и я репетировал объяснения всю дорогу. Но едва прозвучал этот вопрос, я забыл текст. И даже обрадовался этому. У меня была еще секунда, чтобы принять условия Молчанова. Но я их не принял.

— Чего бы ты не простила мне никогда в жизни, Ира?

С изумлением я понял, что несу отсебятину. Утвержденный мною сценарий куда-то затерялся, и теперь я говорю с чистого листа. И это, наверное, куда лучше…

— Что… случилось… Герман?

Я не видел ее такой встревоженной даже тогда, когда она хваталась руками за горло. В больнице ей сказали — никаких стрессов. Только покой и положительные эмоции. Полгода — только свежий просоленный воздух моря и любовь близких.

Я растер лицо, и мне показалось, что оно стало от этого похожим на печеное яблоко.

— Я люблю тебя больше жизни, Ирочка, — сипло прохрипел я, — и это верно, поскольку жизнь без тебя потеряла бы для меня всякий смысл. Но когда бы ты совершила поступок, разубедивший меня в необходимости ценить тебя больше жизни, я бы, наверное, это мнение переменил. Близкий мне человек должен понимать, что его цена зависит от любви, которую он источает. Эта любовь должна быть безошибочно чистой. Да и хватит обо мне, пожалуй. Чтобы не затруднять тебя с ответом, я объяснил тебе свою позицию. А теперь, когда ясно, что я такой же человек, как и ты, я хочу услышать твой ответ.

Она помяла в руках полотенце, и оно было ничуть не белее ее лица.

— Странно все это… Но если ты так настаиваешь… Чего бы я не простила… — Она подняла глаза вверх, и я в очередной раз, а быть может, только сейчас увидел, как они прекрасны. — Если бы у нас были дети, и ты их не любил… Я не простила бы этого. Если бы я умирала в больнице, а ты пошел пить с друзьями пиво… Я бы тоже, наверное, не простила. Если бы ты переспал с другой женщиной. Не простила бы, — и она невольно улыбнулась, представляя, наверно, насколько нелепо звучит это из ее уст. — Мне трудно говорить, Герман. Наверное, мне лучше все-таки выяснить, что случилось, а не отвечать на вопросы, которые бросают меня в дрожь.