Чимита посмотрела на него удивленно: сам же позвал, а теперь— «потом»... Лицо его было утомленным, но менее мрачным и сосредо­точенным, чем обычно.

— А что же тут такого?—Он вынул руку из кармана пальто.

— Чего же вы звонили?

Она подумала, что ему понадобилась папироса, а он взял ее под руку. Вязкая тишина окутала Чимиту — неслышно ни голосов прохо­жих, ни шума автомашин. Один скрип его ботинок, но и этот скрип был тоже как тишина. Только его голос мог разорвать тишину, а он молчал и молчал.

— А у меня были маленькие неприятности,— произнес он.

Улица зашумела на все голоса. Будто ее прорвало.

— По вашему лицу этого не видно. Обычно вы бываете мрачнее.

Он рассказал ей о Потрахине, припрятанном бензине и о том, что

его вызывал следователь.

Она ловила каждое его слово и в голове у нее не было места ни Павлу Патрахину, ни припрятанному бензину, она все ждала, что Григорий что-то скажет о Елизовой. А о ней он не говорил. Может, ее там и не было?

— У нас Коля-милый часто звонил на тот завод. Чуть ли не каждый день. У него туда жена ездила.

— Я встречал ее. Помнится, в тот день она уже уезжала.

И не добавил ни слова, как она ни ждала. Трубин, казалось, за­был, с кем он шел. Она мельком взглянула на него и удивилась: ли­цо его стало совсем мягким, ни следа угрюмости. «Он думает о Да­ше»,— решила она.

«У него забинтована рука. Вот эти бинты держали ее пальцы. Ее, Дашины, пальцы».

— У вас что-то с рукой?

— Ножевое ранение.

— Слышала. Надо заявить в милицию.

— Ну что вы, какая милиция!— усмехнулся Трубин. — Мы-то с Бабием знаем, что этот Файзин нарочно мерз на ветру, чтобы его списали с авиации. Но никто другой этого не знает, и никто ничего не докажет. За давностью времени. И я не могу доказать, что он на­пал на меня с ножом и поранил мне руки.

И вдруг он сказал тихо, глядя перед собой:

— «Я виноват. Но вся моя вина покажет, как любовь твоя верна».

— Это чьи слова? Похоже, что стихи.

—- Из сонета Шекспира. Из сто семнадцатого сонета.

— Что это вас потянуло на стихи?

— Я вспомнил этот сонет потому, что думал о своей сбежавшей жене.

Чимита сочувственно покачала головой. Она снова была ему бла­годарна — на этот раз за то, что он думал не о Даше, а о Софье.

— А что еще в том сонете? Вы не помните?

— Отчего же? Помню.

Скажи, что я уплатой пренебрег за все добро, каким тебе обязан, что я забыл заветный твой порог, с которым всеми узами я связан.

Что я не знал цены твоим часам, безжалостно чужим их отдавая, что позволял безвестным парусам себя нести от милого мне края.

Все преступленья вольности моей ты положи с моей любовью рядом, представь на строгий суд твоих очей, но не казни меня смертельным взглядом Я виноват. Но вся моя вина покажет, как любовь гиоя верна.

— Вы раскаиваетесь в случившемся? С женой?..

— Мне хотелось бы сказать, почему я позвал вас на эту про­гулку.

Чимита рассмеялась, но ей было совсем невесело. Кто она для Трубина? Как держать себя t ним?

Григорий сжал ей руку.

— Не делайте глупостей, Григорий Алексеич. Мне дорого ваше общество. А после этого... я боюсь утратить его. Мне нравятся ваши разговоры — любые, какие угодно: серьезные, умные и даже пустые, ничему не обязывающие.

— Пустые? Ничему не обязывающие?

Трубин отпустил ее руку.

С нависшего над улицей неба сыпало снежком. Белая крупа вы­растала перед самыми лицами. Снег быстро таял. Трубпну казалось: что ни скажи сейчас — все пропадет и исчезнет без следа, не оста­нется даже воспоминаний. Ему уже расхотелось говорить.

— Вы обиделись или не поняли меня?— спросила Чимита, раду­ясь и тому, что шел снег, и тому, что она нашла наконец-то в себе смелость сказать ему несколько слов, в какой-то мере раскрываю­щих ее отношение к нему.

— Нет, нет,— возразил он поспешно.— Я на вас не обиделся. У меня просто удивительное состояние. Я не мог вот так... сидеть дома.

— Я так и подумала.

— Мне пришло в голову, что я что-то делаю не так, как надо, не так, как обязан. Я перебирал в памяти события последних ме­сяцев своей жизни. Много чего было. Но где моя главная ошибка? Ощупью искал я, словно в потемках. Как будто очень уж виноватый перед кем-то. И вдруг мне захотелось поговорить с вами. Вы спро­сите: «Почему именно со мной?» Как бы вам пояснить? Видите ли... Я ощутил, что жить — это не только сожалеть о сбежавшей жене и искать утешения. Жить — это... Если хотите...