На мгновение мне показалось, что он сейчас отправит меня в группу кандидатов на расстрел, и кровь застыла у меня в жилах. Но полицейский быстро сообразил, что он ничего не теряет, поверив мне, и ему ничего не стоит сделать так, как я хотел. И, конечно, он представил, что этот поступок зачтется ему в будущем. Он подозвал к себе солдата и что-то сказал ему, указав на Антуана. Солдат немедленно извлек его из группы обреченных и подтащил за руку ко мне.

Антуан ошеломленно посмотрел на меня.

— Расстреливать ведь должны тех, кто напротив?

Я сделал невинную физиономию.

— И ты думаешь, что я позвал тебя сюда, чтобы мне было веселее наблюдать за расстрелом?

— Но как тебе это удалось?

— Очень просто. Я посоветовал этому типу перевести тебя в эту группу.

— И он послушался тебя?

— Как видишь, да.

— Просто невероятно, я не могу поверить, что у тебя это получилось.

— Но это так.

И мы дружно рассмеялись.

Потом нас разбили на команды по тридцать человек и затолкали в грузовики. В кузове, где я оказался рядом с Антуаном, только мы двое выглядели более или менее целыми. Все остальные были настолько искалечены пытками, что с трудом держались на ногах. С безжизненным взглядом, покрытые запекшейся кровью, они казались мертвецами.

Немцы произвели еще один отбор, отправив на расстрел нескольких самых слабых бедняг, которые могли задержать колонну. Наша охрана старалась избежать лишних хлопот в пути.

Погрузка в вагоны происходила на сортировочной станции, скрытно от взглядов возможных свидетелей. Впрочем, их можно было не опасаться, так как поезда давно не ходили. С помощью овчарок нас быстро загнали в вагоны. Это были товарные вагоны из грубо отесанных досок, без окон и с раздвижными дверями. Внутри воздух сохранял запах нагревшегося на солнце дерева.

Я успел заметить, что женщин погрузили в вагон в хвосте поезда. Смешно, но многие из заключенных при посадке стремились быть первыми, словно рассчитывали выбрать самые удобные места. Оказавшись внутри, они быстро успокоились, когда поняли, что нам был предоставлен вагон первого класса для скота. В стойле нас оказалось столько, что в плотной массе никто не смог бы даже упасть от усталости. Мы стояли, буквально вдавленные друг в друга, с поднятыми кверху лицами и широко открытыми ртами, пытаясь уловить струйку свежего воздуха, поступавшего через узкую щель под самым потолком. Но вдох полной грудью сделать не удавалось. Мне стало ясно, что природа быстро возьмет свое, отсеяв из нас в первую очередь самых слабых, тех, кто не сможет долго выдерживать быстро установившуюся в вагоне африканскую жару и высокую влажность.

Я был единственным ребенком в семье и вырос в домашней обстановке, ни разу не столкнувшись ни с лагерями скаутов, ни с пансионатами и никогда не имея дела с теснотой в людской массе. Теперь же я оказался необычно близко к чужим людям. На мои спину и живот давили чьи-то плечи, руки и спины, и найти более или менее сносное положение было невозможно. Сзади ко мне был прижат Антуан. Я пожалел, что, выдернув его чудом из команды смертников, в итоге обрек его на более страшную смерть, медленную и мучительную. Какой- то мальчуган спереди давил мне локтем на низ живота, причиняя невыносимую боль. У меня едва хватило сил прохрипеть:

— Если ты хочешь уцелеть и стать взрослым, советую тебе убрать свой костлявый локоть с моего интимного места.

— Я стараюсь, но ничего не могу поделать. Я и так стою на носках, чтобы добраться до воздуха.

Я постарался приподнять его и добрый час держал на весу сантиметрах в тридцати над полом. В этом мне помогало давление соседних тел. Малыш с задранной на лицо рубашкой походил на щенка, которого мать держит за шиворот. А несколько дней назад это был партизан, взрывавший мосты и пускавший под откос поезда с немецкими солдатами.

Потребовалось совсем немного времени, чтобы запах нагревшейся на солнце древесины сменился жуткой вонью, в которой смешивались ароматы больничной палаты и туалета на стадионе. И ни малейшей струйки свежего воздуха. Иногда поезд замедлял ход, но едва у нас появлялась надежда на остановку, как он снова набирал скорость.

Со всех сторон доносились стоны и хрипы. Иногда раздавались жалобные крики тех, кто не смог удержаться на ногах и, полностью обессилев, соскользнул на пол. Подхваченные качкой вагона, несчастные оказывались затоптанными своими же товарищами, вынужденными куда-то ставить ноги.

В конце концов я задремал стоя, словно лошадь, время от времени приходя в себя, когда, как мне казалось, поезд подходил к станции. Но каждый раз остановки не было.

Когда, наконец, поезд все же остановился, я не поверил своему счастью. Дверь откатилась в сторону, позволив слепящему солнцу осветить плотную массу едва живых людей, которым если чего-то и не хватало, так только погребального савана.

Вагон изрыгнул на балласт всех, кто еще мог держаться на ногах. Немцы выстроились цепью вдоль поезда, направив на нас винтовки. В мятых мундирах, с двухдневной щетиной, они выглядели не лучше пьяниц на следующий день после основательной попойки.