Нельзя же закрывать дверь перед носом у того, кто в нее стучится, тем более — у брата по м’бару. И вот Муса пошел с радостными и сердечными приветствиями, а Мор Лам в ответ лишь что-то недовольно пробурчал. И лицо у него сморщилось, как голый зад от холодного утреннего ветра. Муса растянулся на циновке рядом с Мор Ламом, который отдыхал, положив голову на колени жены.

Заглушая щебет птиц и даже хриплые крики попугаев, Муса болтал без умолку, — он одни поддерживал разговор. Говорил о том о сем, а больше всего о доброй поре их юности, желая осторожно напомнить Мор Ламу об их братстве, об его обязанностях бок-м’бара, — на тот случай, если Мор забыл о них или намеревался ими пренебречь.

Но Мор Ламу в тот день было, как видно, не до разговоров. Он отвечал только «да», «нет», «может быть», «иншалла», а чаще всего ворчал что-то невнятное, как и вначале, при встрече с Мусой.

Тень от дерева все укорачивалась, и ноги названых братьев оказались на жарком солнце.

Мор Лам сделал жене знак наклониться и прошептал ей на ухо:

— Где кость?

— Она там!

— Поспела она?

Ава поднялась, прошла в хижину. Она приоткрыла крышку котелка, потрогала мясо. Потом закрыла котелок, вернулась во двор, села и шепнула мужу:

— Она поспела.

Солнце постояло в зените, решая, вернуться ли ему назад или продолжать свой путь, и стало клониться к западу. Тени потянулись к востоку.

Муэдзин призвал верующих к молитве. Мор Лам и Муса, а также Ава — на почтительном расстоянии от мужчин — помолились, прося у аллаха отпущения грехов, воздали хвалу своим ангелам-хранителям и снова легли в тени.

Снова призыв к молитве. Позднее — еще один. Но вот солнце, утомившись за день, ушло отдыхать.

Сразу после вечерней молитвы Мор Лам, встав с колен, отозвал жену в сторонку:

— Где кость?

— Она там.

— Поспела?

Ава побежала в хижину и быстро вернулась.

— Поспела.

— Ох, этот Му-са! — гневно прошептал муж. — Жадный пес, не хочет уходить. Знаешь что, Ава: я заболею.

Сказано — сделано. Мор Лам покрылся испариной, как глиняный сосуд с водой, подвешенный в тени тамаринда, и дрожал, как закипающее молоко.

Муса, как истинный брат по хижине, глубоко сочувствовал страдальцу Мор Ламу. Он помог Аве перенести мужа в хижину, — но не в ту, где стоял котелок.

Мор Лам стонал, дрожал и потел. Жена сидела у его изголовья, брат Муса — в ногах. Так прошло полночи.

Слабым голосом Мор Лам спросил у Авы:

— Где кость?

— Она там!

— Поспела?

— Да, поспела.

— Оставь ее там. Этот пес не хочет уходить. Жена, я сейчас умру. И тогда ему придется уйти.

Сказав это, он прикинулся мертвым; перед Мусой лежал неподвижный труп.

Тогда Ава, испуская вопли и царапая себе лицо, сказала:

— Муса, твой брат по хижине умер. Пойди позови марабута и соседей.

— Ни за что! — воскликнул Муса. — Я не покину в такой час моего дорогого брата, не оставлю тебя одну с мертвецом. Земля еще не остыла, первые петухи не пропели, я не стану поднимать всю деревню. Мы оба останемся подле него, мы должны это сделать, ведь мы ему были дороже и ближе всех. Когда взойдет солнце, женщины пойдут к колодцу мимо вашего дома, они сами все увидят и расскажут в деревне.

И Муса снова уселся в ногах покойника, а Ава — в головах.

Земля остыла, пропел первый петух, взошло солнце.

Женщин, шедших к колодцу, поразила необычная тишина в доме Мор Лама. Они вошли и узнали о его кончине.

С быстротой молнии весть разнеслась по Ламену. Пришел Серинь-марабут, старейшины, а за ними толпа мужчин хлынула в дом.

Ава наклонилась к уху мужа:

— Мор, дело плохо. Вся деревня собралась сюда. Тебя хотят обмыть, обернуть в саван… Тебя похоронят заживо!

— Где Муса? — еле слышно спросил «труп» Мор Лама.

— Муса тут.

— А кость?

— Она там.

— Поспела она?

— Поспела.

— Ладно! Пусть они обмывают меня! — сказал Мор Лам.

Труп Мор Лама с молитвами обмыли, как велит обычай. В ту минуту, когда марабут собирался ужо завернуть его в белый саван длиною в семь локтей, Ава подошла к нему.

— Серинь, — сказала она, — муж просил меня прочесть над его телом молитву, которой он меня учил, чтобы господь к нему был милостив.