Шрифт:
— Мужества? Я просто не могла больше выносить его жестокость… Больше не могла…
6. Побег
Жизнь в Кхарджи стала совсем невыносимой. Раздираемая стыдом и болью, я молча страдала. Те ужасные вещи, которые он заставлял меня делать, день за днем, ночь за ночью, — кому о них можно рассказать? С самого первого вечера было понятно, что жизнь уже никогда не будет прежней.
— Mabrouk! Mabrouk! [30]
30
«Поздравляем» по-арабски.
Уставившись на мое голое тело, свекровь хлопала меня по лицу, чтобы разбудить. Эта сцена до сих пор стоит перед глазами — как будто все произошло только вчера. Слабый свет раннего утра наполняет комнату. Где-то вдалеке кукарекает петух. За спиной свекрови стоит сестра мужа, та самая, которая вместе с нами ехала из Саны. Я до сих пор вся мокрая от пота. Оглядываюсь в замешательстве на царящий в комнате беспорядок. Масляная лампа докатилась до двери. Коричневое платье валяется на полу, как старая тряпка. Он тоже здесь, на циновке, храпит, как медведь. Ну и wahesh— ну и чудовище! А на скомканной простыне — маленькое пятнышко крови…
— Mabrouk! — вторит матери невестка.
Улыбаясь краем губ, она разглядывает кровь на простыне. Я молчу. Меня будто парализовало. Свекровь наклоняется и берег меня на руки, как мешок. Почему же она не пришла раньше, когда ее помощи так не хватало? Теперь в любом случае слишком поздно… Если только она не имеет никакого отношения к тому, что муж заставил меня вынести… Свекровь ногой открывает дверь и несет меня в ванную — узкую комнату, где стоит бак и ведро. Там она начинает поливать меня водой. Как же холодно!
— Mabrouk! — хором повторяют обе женщины.
С трудом воспринимаю их слова. Я чувствую себя маленькой, слишком маленькой. Не могу контролировать ни свое тело, ни свои действия. Снаружи холодно, но внутри все горит. Такое чувство, будто что-то испачкало меня там. Очень хочется пить. Я дрожу от ярости, но нет слов, чтобы ее выразить. Omma, почему ты так далеко и не можешь меня защитить? Aba, почему ты согласился на этот брак? Почему отдали именно меня? И почему никто не предупредил о том, что случится? Разве я все это заслужила?
Хочу домой!
Через несколько часов, когда оннаконец проснулся и вышел из комнаты, я отвернулась, чтобы не встречаться с ним взглядом. Муж тяжело вздохнул, позавтракал и исчез на целый день. Забившись в угол, я молилась всемогущему Господу, чтобы Он пришел на помощь. Все тело раскалывалось от боли. При мысли о том, что до самой смерти придется жить рядом с этим чудовищем, меня охватывал невыносимый ужас. Западня… я попала в западню, из которой нет выхода…
Я должна была как можно скорее привыкнуть к правилам новой жизни. Нельзя покидать дом, ходить за водой к источнику, жаловаться, говорить «нет». Ни о какой школе и речи быть не могло. А между тем так хотелось снова сидеть за партой, слушать, как учительница рассказывает нам новые истории, или писать на большой черной доске белым мелом свое имя.
Родная деревня Кхарджи стала для меня совсем чужой. Целыми днями я сидела дома и выполняла указания свекрови: резала овощи, кормила кур, готовила чай для гостей, убиралась в комнатах, мыла посуду. Я часами оттирала почерневшие от жира кастрюли, но все напрасно — им невозможно было вернуть первоначальный цвет. Половые тряпки посерели от грязи и плохо пахли. Вокруг постоянно вились мухи. Стоило хоть на секунду отвлечься от дел, как свекровь тут же хватала меня за волосы своими сальными руками. В конце концов я стала такой же липкой и неопрятной, как кухня, где проходила большая часть дня. Мои ногти совсем почернели от грязи.
Однажды утром я попросилась выйти на улицу — поиграть с другими детьми.
— Ты что думаешь, на каникулы сюда приехала? — возмутилась свекровь.
— Ну пожалуйста, всего лишь несколько минут…
— Даже и не думай! Замужняя женщина не должна позволять себе общаться неизвестно с кем. Не хватало еще, чтобы ты запятнала честь нашей семьи. Тут не столица! В Кхарджи все всё видят, слышат и знают. Поэтому потрудись вести себя как подобает. И запомни хорошенько, что я сейчас сказала! Иначе мне придется поговорить с твоим мужем.
Мой муж… онуходил рано утром и возвращался перед закатом. Переступив порог родного дома, садился у sofrah, требовал, чтобы ему подавали ужин, и никогда не убирал за собой посуду. И всякий раз при виде его у меня внутри все переворачивалось от страха…
Я знала, что, как только стемнеет, все начнется сначала. Снова и снова. Снова жестокость. Снова огонь. Снова боль. Снова отчаяние. Хлопает дверь, масляная лампа падает на землю и катится к двери, покрывала летят в сторону… « Ya beint!» («Стой, девочка!») вот и все слова, что он произносил перед тем, как грубо наброситься на меня.