Он протянул ко мне руки, и меня больше всего поразило, что я узнала длинный шрам на предплечье – дня за три до моего отъезда в Израиль мы были с Валерой в ресторане, скорее в кафе, если судить по размерам, да и оказались мы там случайно, шли мимо, захотелось перекусить, вошли… И Валера умудрился тупым ресторанным ножом порезать себе руку. Не пойму, как это получилось, то ли нож сорвался, то ли руку Валера неудачно положил на стол, но царапина оказалась длинной и довольно глубокой, выступила кровь, пришлось прижать рану салфетками, официанты засуетились, а мы ушли, так и не дождавшись заказа. Поехали ко мне, дома я промыла ранку, перевязала и… В ту ночь Валера остался у меня, мама перешла спать в гостиную, мне было не по себе – предчувствие возникло, или это мне сейчас так кажется? Но я почему-то была уверена – вернусь из Израиля, и между нами все будет кончено. Или все только начнется.

Валера тянул ко мне руки, а я стояла, как вкопанная, что-то держало меня. Ужас? От ужаса я бы, наверное, бросилась бежать, хотя куда мне было бежать, кроме собственной квартиры и того места в передней, где тело Валеры лежало несколько часов назад? Может, он именно потому пришел сюда после смерти, чтобы увидеть, впитать информацию о том, как ему было здесь больно… Из-за меня?

Ладонь его коснулась моей щеки, а позади Валеры толпились люди, и никто не решался сделать хоть что-нибудь. Что они могли сделать? Арестовать Валеру и увести… куда? В тюрьму? Он не сделал ничего противозаконного. В сумасшедший дом? Но разве Валера сошел с ума? Может ли сойти с ума существо, ум которого отключился в момент смерти? Ведь смерть определяется как состояние, при котором умирает мозг. Так куда его? Назад – в морг? Живого?

Ладонь Валеры коснулась моих губ, он хотел, чтобы я поцеловала его пальцы – так мне казалось, он хотел, чтобы я попросила прощения… За что? Попросив прощения, я взяла бы на себя вину в его смерти, но разве я его убила?

Я не стала целовать холодные пальцы, я сделала шаг назад, и выражение лица Валеры мгновенно переменилось, стало обиженным, как у малого ребенка, который ждал, чтобы взрослые сделали ему что-нибудь приятное, а они вместо этого наказали его, поставив в угол – к паукам и тараканам.

– Господи, – сказал Веня в моих мыслях, – когда это, наконец, кончится?

Он хотел спросить: когда начнется?

– Помоги мне, – попросила я. Веня был в телефонной трубке и почему-то не мог оттуда выйти, будто его заперли там и заговорили выход волшебным телефонным словом.

– Иди сюда, – сказал я. Я действительно не мог выбраться – но не из трубки, я не мог выбраться из собственной сути, из собственного страха, знал, что, если страх и прочие эмоции сохранятся, то сохранится и барьер, отделявший меня от Алины. Я не мог объяснить себе, откуда у меня возникло это знание. Впрочем, разве не сказано было: «Ты знаешь все, но боишься того, что знаешь»? Был ли мой страх страхом знания? Знания чего?

Автобус тряхнуло, на мгновение мое сознание вернулись в мир, где я ехал в Тель-Авив – мир медленных перемещений, медленных решений и медленных состояний, я успел заметить, как справа от дороги промелькнули светофоры и знакомый профиль холма, мы миновали перекресток Мегидо, слева – километрах в пяти – осталось самое странное место на планете, горка, ничем не примечательная, кроме странного и не осуществившегося пока обстоятельства – именно здесь должно состояться главное сражение между силами добра и зла. Гора Мегидо. Ар-Мегидо. Армагеддон.

Почему именно сейчас автобус оказался здесь? Впрочем, где ж ему оказаться, если это восемьсот сорок третий маршрут из Кацрина в Тель-Авив?

Я протянул руку и коснулся затылка Алины – пушистых волос, которые мне захотелось погладить, но не было времени. Времени не было совсем, я обнял Алину, мы теперь стояли рядом, она бросила на меня взгляд, в котором было больше радости, чем страха, и сказала:

– Ты пришел… Ты смог…

Я не знал, что именно смог, я стоял рядом с Алиной на лестничной площадке перед ее квартирой, и в лицо мне дула струя воздуха из автобусного кондиционера. Я стоял рядом с Алиной, но мне казалось, что я сижу, и что я могу выбросить вперед ноги и ударить Валеру в пах, чтобы он…

Я так и сделал. Валера перевел на меня ничего не выражавший взгляд, согнулся и начал заваливаться на спину, ноги его соскользнули со ступеньки, и он медленно, как в кино, когда ленту пускают с замедленной скоростью, упал на стоявших позади него людей.

– Хоп, – сказал я и встал на ноги. Возможно, я поднялся со своего места в автобусе, а возможно, остался сидеть, а встал здесь, в Москве, в собственном воображении. Как бы то ни было, ноги мои ощущали опору, а руки – тепло Алининых плеч.

– Хоп, – почему-то повторил мой возглас участковый и подхватил падавшего на него Валеру, но что-то заставило милиционера сразу же отступить, он лишь замедлил падение тела, и Валера повалился на кого-то, кто поднимался следом, однако и эта преграда оказалась временной, человек отскочил все с тем же криком «Хоп!», дальше стоял еще кто-то, он-то, наконец, принял на себя тяжесть Валериного тела, оба упали, закопошились на лестничной площадке между этажами, и я тоже повторил «Хоп!», развернул Алену к себе, наши взгляды встретились и обрели материальность прочной нейлоновой нити, протянувшейся между нашими глазами. Нить была похожа на радугу, переливалась всеми цветами спектра, в том числе и невидимыми, по этим невидимым цветастым нитям мое сознание и сознание Алины легко перемещались между нашими телами, я это отчетливо ощущал, будто движение электронов или иных частиц, и тогда я стал тобой, а я стала тобой, мы взялись за руки и прошли сквозь застывших на лестнице людей, как сквозь голографический мираж, только сквозь Валеру мы пройти не смогли, потому что пространство вокруг него оказалось замороженным, это была льдина, плотная и скользкая, мы обошли ее и спустились на третий этаж, где почему-то дверь лифта оказалась распахнутой настежь.