Вселенная материальна – мы это видим, чувствуем, осязаем. И Вселенная нематериальна – в ней есть возможности для духовных исканий любого рода. Вселенная многомерна, и число ее измерений бесконечно велико – почему оно должно быть конечно, если бесконечно само мироздание и, следовательно, бесконечно разнообразными должны быть его проявления? Мои «три вселенные», о которых я размышлял в своих записках, – первое приближение. Есть у Вселенной измерения материальные, связывающие в единое здание ту ее часть, что мы зовем материей. И есть у Вселенной нематериальные измерения, о которых мы сейчас ничего не знаем. Значит, правы верующие, когда полагают, что существует тот свет, иной, нематериальный, куда, возможно, уходит после смерти душа? И атеисты тоже правы, потому что нет в этой бесконечномерной и бесконечно разнообразной Вселенной управляющего ею разума, более безграничного в своих возможностях, чем мироздание, которым верующие люди заставляют его управлять. Связи между вселенными гораздо сложнее, чем мы сейчас способны понять, и что-то в нашей жизни наверняка зависит от процессов, происходящих в других «гранях» бесконечно разнообразного мироздания…

Что-то такое я написал в газетной статье, ее публикация вызвала дискуссию, которая привела меня в уныние: никто – ни верующие, ни атеисты – не воспринял правильно, как я хотел, мою главную идею. Верующие обвинили меня в том, что я предал основы иудаизма. Атеисты – в том, что признал нематериальность души и, как следствие, предал науку.

Глупая получилась дискуссия, почему она вспомнилась мне сейчас – промелькнула в сознании за долю секунды, будто вспышка на экране, взрыв, мгновенно разбросавший вокруг огромное количество осколков, обломков, обрывков и мелкой шелухи, и все это были осколки, обломки, обрывки мыслей и мысленная шелуха, скопившаяся в моем сознании за многие годы. Все это вспучилось, взорвалось, вонзилось мне в грудь, в плечи, в ладони, в живот и лицо, я был смертельно ранен собственными мыслями, они взрезали меня, как хирургические скальпели взрезают грудную клетку в начале сложной и, возможно, безнадежной операции.

Я понимал, что среди этих мыслей есть и та, что мне сейчас нужна, мысль, совсем недавно вернувшаяся после долгого отсутствия, я помнил имена… чьи?… мысль исчезла, я не мог выловить ее, не нанеся самому себе смертельного ранения?

Как мне стало больно! Когда-то, много лет назад, у меня разболелся ночью зуб, боль сначала навалилась тяжелым душным одеялом, а потом разъяла череп на части и пересчитала каждую косточку. Я не мог пошевелиться – ни тогда, ни сейчас – старался не сдвинуть ни один атом внутри тела и ни одну мысль внутри сознания, мне казалось – и тогда, и сейчас, – что полная неподвижность заставит боль затихнуть, потому что для боли нужно движение, как для электрического тока необходим бег электронов, а когда электроны застывают – с охлаждением тела до абсолютного нуля, – то и ток прекращается. Боль исчезнет, если тело и мысли окажутся в состоянии полной неподвижности.

Не знаю, как близко удалось мне подойти к этой отметке. Но я действительно перестал видеть, потому что нервные импульсы, передаваемые глазом в мозг, застыли на половине дороги и распались, создав световой шум. Я перестал слышать, потому что то же самое произошло с моими ушами. И осязать я перестал, погрузившись в вязкое нечто и остановив, как мне показалось, даже дыхание.

Боль отступила. Меня покинуло даже собственное «я», и потому я не испытывал страха. Я не был нигде. Я не был никогда. Но память, выпавшая из моего сознания, осталась записанной на волнах сгустившегося хаоса. И мысль, освобожденная от сдерживавших границ сознания, тоже плавала на этих волнах.

Мысль формировала себя и писала себя радугой полярного сияния на сером фоне отсутствия:

«Оставь предпочтения. Надейся и отринуты будут. Не понимаешь себя. Почему? Ты должен. Ты боишься сути. Почему? Ты не должен»…

Надпись повторилась эхом в другой цветовой тональности, а потом зазвучала эхом в странной звуковой интерпретации – звука не было, но все равно слова звучали во мне, будто были когда-то спрятаны и погружены в сон, а потом проснулись и попытались стать собой.

Должен, не должен… Может, я сам, моя интуиция таким странным образом представляла мне плод своего подсознательного анализа.

Прочитав надпись, я опять стал собой, но не знал, где нахожусь. Тела своего я все еще не ощущал, но чувствовал, что состояние это продлится недолго – микросекунду или того меньше, – и, пока я способен рассуждать здраво (а я понимал, что только сейчас и здесь я на это способен), нужно принять, наконец, решение.

«Надейся и отринуты будут». Разве осталось у меня хоть что-нибудь, кроме надежды?

На что? На кого? Надеяться можно на высшую силу, но я знал, что ее не существует, и помощи от нее не дождаться. Надеяться можно на себя, но для этого нужно быть в себе уверенным, единственная же моя уверенность заключалась в том, что я не мог быть ни в чем уверенным – даже в том, что вижу, слышу и осязаю! Надеяться можно на любимого человека, на друга, на людей, способных прийти на помощь, но сейчас я не знал никого, кто мог бы мне помочь. Алина? Она – моя вторая половина, и вектор надежды направлен от нее ко мне, а не наоборот. Друг? Не было у меня настоящих друзей, а если бы и были, что могли они знать о происходящем, как могли поверить и что предпринять в этих обстоятельствах?

На людей я надеяться не мог. Оставались обстоятельства. Везение. Случай.

Мне никогда не везло в лотерею. Мне и в жизни никогда не везло, и все, чего мне удалось добиться, я достиг сам – плыл по течению или против него, подгонял обстоятельства или подлаживался под них, и разве хоть раз мог сказать, что мне помог счастливый случай?

Надежда на везение требует времени, а при моей неспособности концентрировать счастье – времени бесконечного. Значит, нет у меня и этой надежды.

И нет надежды вообще?

«Оставь предпочтения».

Какие? Уж это я бы должен понять самостоятельно. Почему, размышляя о неосуществимой надежде, я думал о любимой женщине, друзьях и знакомых, обстоятельствах и даже о высшей силе – и не надеялся на врага?

Если больше надеяться не на кого, остается надежда на того, кто выступает против тебя.

«Оставь предпочтения». Если оставить предпочтения, надеяться мы с Алиной могли только на Валеру. Только он был с нами связан прочной нитью, не имевшей названия. Кем был Валера сейчас, умерев и восстав из мертвых?