Сильной стороной Черномырдина была и поддержка, которую негласно оказывало ему лево-популистское большинство Думы. На фоне активного Анатолия Чубайса Черномырдин уже не казался жестким монетаристом, газовым бароном и «ставленником компрадорской буржуазии». За исключением газовой составляющей, все эти негативные определения в 1997 году относились к Чубайсу.

Совершенно очевидно, что отставка Черномырдина в таких условиях была не выгодна ни Борису Ельцину, ни самому Анатолию Чубайсу. Левые никогда не согласились бы видеть Чубайса во главе правительства, а правительство, возглавляемое исполняющим обязанности, могло быть эффективным только в краткосрочной перспективе. В долгосрочном плане это вызвало бы рост недоверия к правительству России за рубежом и вероятное ужесточение требований кредитных договоров, пересмотр кредитного рейтинга России, падение и без того вялой инвестиционной активности и удешевление для иностранных инвесторов российских государственных ценных бумаг. Что в совокупности могло потребовать от страны дополнительно несколько миллиардов долларов в год.

Восполнять выпадающие доходы никто не был готов. Черномырдин прекрасно понимал свою политическую нишу: в качестве политического прикрытия он нужен как Борису Ельцину, так и команде Чубайса в большей степени, нежели активно действующий премьер. В эту нишу он и отступил.

Под таким углом зрения его отступление не выглядело бегством. Скорее, оно напоминало отход на заранее подготовленные позиции. Людьми Черномырдина оставались два его заместителя — вице-премьеры Валерий Серов и Анатолий Куликов. Хорошо знающие Серова сотрудники аппарата Белого дома характеризовали его как изворотливого, настойчивого и умеющего четко поставить задачу чиновника. Еще во времена СССР он приобрел достаточный опыт работы на номенклатурных должностях, чтобы разыграть аппаратную интригу или вовремя уйти от ответственности. Серьезным противником группировки Чубайса был и Анатолий Куликов. Министерство внутренних дел оставалось влиятельным государственным институтом, способным испортить жизнь любому из министров.

Именно поэтому в Белом доме причину стремительности перестановок в правительстве объясняли не столько мощным натиском группировки Чубайса, сколько целенаправленными действиями людей премьера, которые оставляли свои посты. Чубайс получил карт-бланш: вот министерства, вот их функции, вот задачи экономической политики. Рули! И вот тут-то оказалось, что группировка Чубайса крайне малочисленна: Дмитрий Васильев (Федеральная комиссия по рынку ценных бумаг), Сергей Васильев (заместитель руководителя аппарата правительства Владимира Бабичева), Альфред Кох, Петр Мостовой (Федеральная служба по делам о несостоятельности), Алексей Кудрин, Сергей Игнатьев (первый замминистра финансов) и Владимир Путин (главное контрольное управление президента) — вот, собственно, и все. Между тем мало расставить своих людей на ключевые посты в правительстве, надо еще сделать так, чтобы эти люди, в свою очередь, расставили «своих» во вверенных им структурах.

Это получалось у команды Чубайса с большим трудом. Ее замкнутость, во многом обусловленная характером самого Анатолия Чубайса, сдерживала формирование вокруг него многочисленной группы единомышленников, способной быстро взять все бразды правления в свои руки. Чубайс не смог быстро найти человека на должность министра финансов — и сам стал руководителем министерства, что требовало колоссального напряжения. Точно так же поступили Олег Сысуев, став министром труда, и Борис Немцов, объявивший о готовности занять пост министра топлива и энергетики.

Похоже, что даже при мощной поддержке банков быстро решить кадровые вопросы не удалось бы. Далеко не все сотрудники частных финансовых структур готовы были перейти на госслужбу, как в свое время это сделал Владимир Потанин. Еще меньше было тех, кто смог бы эффективно руководить работой госучреждения после работы в сфере бизнеса. Соответственно, повышалась вероятность замедления темпов реформирования правительства, падения дисциплины в подведомственных структурах. Иными словами, управляемость не улучшилась бы, а ухудшилась. Если бы это произошло, у премьера были бы все основания повторить свою любимую прибаутку: «Ну что, хотели как лучше? А получилось как всегда?» А потом помочь молодым руководителям советами. И людьми.

Между тем противоречия между Думой, президентом и правительством в России к концу 1997 года начали обостряться. Так, в октябре 1997 года думцы с подачи КПРФ готовились вынести правительству вотум недоверия. Позвонив Геннадию Селезневу прямо во время обсуждения вопроса о вотуме недоверия, Борис Ельцин попросил депутатов «не доводить вопрос до отставки правительства». В обмен он заявил о своей готовности к активной работе в «совете четырех» (Ельцин, Черномырдин, Строев, Селезнев) и к проведению круглого стола с участием оппозиционных движений. Тем самым он (в числе прочего) спас политическую карьеру Геннадия Зюганова (вернув тому должок за выборы 1996 года).

Видимо, только на фоне общей политической импотенции мог возникнуть слух о том, что отставленный в ноябре 1997 года с поста заместителя секретаря Совета безопасности России Борис Березовский будет вести разговор о совместном партийном строительстве с лидером НДР Виктором Черномырдиным.

Пятилетие своей деятельности на посту премьера Виктор Черномырдин встретил без особой помпы. В этой скромности и подчеркнуто обыденном отношении к юбилею, во всех отношениях удивительному для тогдашней России, чувствовалась уверенность, ранее не присущая главе правительства.

Сила Черномырдина проявлялась в том, что он соответствовал всем требованиям, предъявляемым к тем, кто хотел обрести в глазах Бориса Ельцина право на аппаратное бессмертие. Черномырдин, как и Ельцин, прошел жестокое обучение в союзной аппаратной школе и тщательно следовал всем неписаным правилам игры, обязательным для высшей номенклатуры. Он скрывал подлинный уровень собственного интеллекта, держал дистанцию с первым лицом государства, играя роль идеального «номера два», тщательно подбирал окружение и доверял только узкому кругу многократно проверенных на личную преданность сотрудников. Он выступал в качестве наиболее мощного после Ельцина центра аппаратного притяжения, чему способствовали колоссальные возможности той финансово-промышленной группировки, которая сформировалась вокруг «Газпрома» и Центрального банка.