Черномырдин был удобен и левым, и правым. Степанычем его за глаза именовали не только в Белом доме, но и в Думе, не только в «Газпроме», но и в московской мэрии. Он понимал это и поэтому все более уверенно чувствовал себя и в премьерском кресле, и вне его.

В ноябре 1997 года «Газпром», «ЛУКОЙЛ» и англоголландский концерн Shell подписали меморандум о взаимопонимании, согласно которому они намерены совместно участвовать в приватизации «Роснефти». Однако приватизация так и не состоялась.

Тема приватизации «Роснефти» всплыла еще весной 1998 года, роковым образом отразившись на судьбе премьера Черномырдина и его противников.

В июле 1997 года на переговорах с руководством ЕС Виктор Черномырдин сделал сенсационное заявление: Россия намерена вступить в Европейский Союз, она и так слишком задержалась на его пороге. На пресс-конференции сразу после окончания переговоров с главой Комиссии ЕС Жаком Сантером Виктор Черномырдин заявил: «Мы все делаем для того, чтобы Россия стала членом ЕС. Для нас это важно. И Россия будет членом ЕС». Зал задержал дыхание. Черномырдин же продолжал в категоричной форме: «Вопрос о придании России статуса страны с рыночной экономикой — это центральный вопрос встречи. Непомерно затянулось рассмотрение в ЕС вопроса о признании России страной с рыночной экономикой. Это неверно». Зал выдохнул.

Брюссельское заявление Черномырдина стало полной неожиданностью. Дело в том, что три года до этого Россия нигде и ни при каких обстоятельствах не поднимала вопроса о вхождении в ЕС и придании России во взаимоотношениях с ЕС статуса страны с рыночной экономикой — Москву вполне устраивали отношения с Европой, оформленные в далеком 1994 году.

Еще 24 июня 1994 года на острове Корфу Россия и ЕС подписали соглашение о партнерстве и сотрудничестве. Россия признавалась страной с переходной экономикой; предусматривалось взаимное предоставление режима наибольшего благоприятствования в торговле. Документ должен был вступить в силу в конце 1997 года и предполагал лишь «динамичное развитие экономических отношений по мере прогрессивного преобразования российской экономики, включая возможность начала переговоров по вопросу о создании зоны свободной торговли по итогам специальной встречи в 1998 году». Таким образом, вступление России в ЕС и признание ее страной с рыночной экономикой рассматривались как дело отдаленного будущего. Но поездка Виктора Черномырдина в Брюссель специально для переговоров с руководством Европейского Союза, казалось, приблизила эту перспективу. В кулуарах участники встречи отмечали чрезвычайно жесткую позицию российского премьера — он скорее требовал, чем просил.

Вот как прокомментировал свое заявление премьер-министр. «Вопрос определения статуса экономики России, — заявил он, — был самым главным в нашем сегодняшнем диалоге. Мы все цепляемся за какие-то мелкие вопросы, а это главное. Надо сначала здесь определиться. Если будет признано, что в России создана рыночная экономика, тогда на многие другие проблемы не надо будет тратить время. Нас пытаются отнести к каким-то другим странам… Но нам здесь никто не мог объяснить, почему, собственно, Россия — страна с нерыночной экономикой. Как только это противоречие будет снято, многие проблемы во взаимоотношениях с ЕС сами по себе отпадут <…> Мы договорились с руководством ЕС, что для ускорения решения этого вопроса в ближайшее время будет проведена работа по детальной инвентаризации российской экономики. Они хотят посмотреть на наши предприятия, степень их зависимости от государства. Ну что же, мы ничего ни от кого не скрываем — приходите, пожалуйста. Мы открыты».

А вот Европа вряд ли решилась бы сказать про себя такое. Хотя бы потому, что, по оценке МВЭС, в результате антидемпинговых процедур и квотирования экспорта промышленной продукции со стороны ЕС Россия до конца года должна была потерять более $250 млн. Но это, так сказать, дело привычное. Поводом же, обусловившим сам тон российских заявлений в Брюсселе, можно было считать состоявшееся 15 июля, то есть за день до приезда Черномырдина, решение Комиссии ЕС о принятии в ряды союза Польши, Чехии, Венгрии, Словении, Кипра и Эстонии. Принятие эстонцев глубоко возмутило Москву.

Итоги визита Виктора Черномырдина в штаб-квартиру Европейского Союза многие оценили как пусть небольшую, но победу. Дело в том, что исключение из регламентов ЕС упоминания России как страны с нерыночной экономикой автоматически привело бы к мораторию на антидемпинговые процедуры и прочие ограничительные европейские меры против российских экспортеров.

В октябре 1997 года Черномырдин посетил Нидерланды. Визит был приурочен к 300-летию поездки в Голландию Петра I. Несмотря на то что визит имел большое экономическое значение, наличествовали все основания признать, что главная его часть — культурная программа. При всей важности переговоров о снятии ограничений на российский экспорт в страны ЕС (нидерландское правительство в принципе могло помочь России отстоять в этом вопросе свои интересы) визит премьера, очевидно, был своеобразной презентацией нового имиджа российской власти. Не заискивающей перед Европой и не отворачивающейся от нее с горделивым самолюбием, а открытой для всего нового и прогрессивного, что несет в себе западноевропейская цивилизация. И при этом уверенно контролирующей политическую ситуацию в стране.

Иными словами, Черномырдин демонстрировал тот образ российских реформаторов, который наиболее привлекателен для западного массового сознания. В рамках культурной программы он открыл памятник царю-реформатору в Роттердаме и выступил в нидерландском парламенте с речью «Петр Великий и современность».

Даже беглое знакомство с текстом выступления премьера наводило на мысль, что это далеко не дежурная речь по поводу годовщины исторического события, каким бы выдающимся оно само по себе ни было. То, что сказал Черномырдин, походило скорее на объявление политической программы. Причем предназначенной не только на экспорт, но и для внутреннего потребления.