— Кто там стучит? Не встану. Не откроюНамокшей двери в хижине моей.Тревожна ночь осеннею порою —Рассвет еще тревожней и шумней.«Тебя пугает гул среди камнейИ скрежет мелкой гальки под горою?»— Нет, я больна. И свежестью сыроюПо одеялу дует из сеней.«Я буду ждать, когда угомонитсяОт бури охмелевшая волнаИ станет блеклым золотом струитьсяОсенний день на лавку из окна».— Уйди! Я ночевала не одна.Он был смелей. Он моря не боится.
— На Яйле зазеленели буки,Покраснела стройная сосна:Отчего на севере, в разлукеЧувствует душа, что там весна?«В дни, когда на лозах виноградныхРаспуститься цвету суждено,В погребах, и темных и прохладных,Бродит золотистое вино».
Железный крюк скрипит над колыбелью,Луна глядит в окно на колыбель:Луна склоняет лик и по ущелью,Сквозь сумрак, тянет млечную кудель.В горах светло. На дальнем горном кряже,Весь на виду, чернеет скит армян.Но встанет мгла из этой бледной пряжи —Не разглядит засады караван.Пора, пора, — уж стекла запотели!Разбойник я… Да вот, на смену мне,Сам ангел сна подходит к колыбели,Чуть серебрясь при меркнущей луне.
Христя угощает кукол на сговоре —За степною хатой, на сухих бахчах.Степь в горячем блеске млеет, точно море,Тыквы светят медью в солнечных лучах.Собрались соседи к «старой бабе» Христе,Пропивают дочку — чай и водку пьют.Дочка — в разноцветной плахте и в монисте,Все ее жалеют— и поют, поют!Под степною хатой, в жарком ароматеСпелого укропа, возятся в золеЖелтые цыплята. Мать уснула в хате,Бабка — в темной клуне, тыквы — на земле.
Весь день метель. За дверью, у соседа,Стучат часы и каплет с окон лед.У барышни-соседки с мясоедаПоет щегол. А барышня плетет.Сидит, выводит крестики и мушки,Бела, как снег, скромна, как лен в степи.Темно в уездной крохотной избушке,Наскучили гремучие коклюшки,Весна идет… Да как же быть? Терпи.Синеет дым метели, вьются галкиНад старой колокольней… День прошел,А толку что? — Текут с окна мочалки,И о весне поет дурак щегол.
Сумрачно, скучно светает заря.Пахнет листвою и мокрыми гумнами.Воют и тянут за рогом псаряГончие сворами шумными.Тянут, стихают — и тонут следыВ темном тумане. Людская чуть курится.Сонно в осиннике квохчут дрозды.Чаща и дремлет и хмурится.И до печальных вечерних огнейВ море туманных лесов, за долинами,Будет стонать все скучней и скучнейРог голосами звериными.
На темном рейде струнный лад,Огни и песни в Катанее…В дни скорби любим мы нежнее,Канцоны сладостней звучат.И величаво-одинокНа звездном небе конус Этны,Где тает бледный, чуть заметный,Чуть розовеющий венок.
В мелколесье пело глухо, строго,Вместе с ночью туча надвигалась,По кустам, на тучу, шла дорога,На ветру листва, дрожа, мешалась…Леший зорко в темь глядел с порога.Он сидел и слушал, как кукушкиХриплым смехом где-то хохотали,Как визжали совы и с опушки,После блеска, гулы долетали…Дед-лесник мертвецки спал в избушке.Одностволка на столе лежалаВместе с жесткой, черной коркой хлеба,Как бельмо, окошко отражалоСкудный свет нахмуренного неба…Над окошком шарило, шуршало.И пока шуршало, деду снилось,Что в печурке, где лежат онучи,Загорелось: тлеет, задымилось…И сухим огнем сверкали тучи,И в стекло угрюмо муха билась.
