Том 1. Стихотворения
вернуться

Бунин Иван Алексеевич
Шрифт:

<1906–1907>

Трясина *

Болото тихой северной страны В осенних сумерках таинственней погоста. Цветут цветы. Мы не поймем их роста Из заповедных недр, их сонной глубины. Порой, грустя, мы вспоминаем что-то… Но что? Мы и земле и богу далеки… В гробах трясин родятся огоньки… Во тьме родится свет… Мы — огоньки болота.

<1906–1907>

Один *

Он на запад глядит — солнце к морю спускается. Светит по морю красным огнем. Он застыл на скале — ветхий плащ развевается От холодного ветра на нем. Опираясь на меч, он глядит на багровую Чешую беспредельных зыбей. Но не видит он волн — только думу суровую Означают изгибы бровей. Древен мир. Он древней. Плащ Одина как вретище, Ржа веков — на железном мече… Черный ворон Хугин, скорбной Памяти детище, У него на плече.

<1906–1907>

Сатурн *

Рассеянные огненные зерна Произрастают в мире без конца. При виде звезд душа на миг покорна: Непостижим и вечен труд творца. Но к полночи восходит на востоке Мертвец Сатурн — и блещет, как свинец… Воистину зловещи и жестоки Твои дела, творец!

<1906–1907>

С корабля *

Для жизни жизнь! Вот пенные буруны У сизых каменистых берегов. Вон красный киль давно разбитой шхуны… Но кто жалеет мертвых рыбаков? В сыром песке на солнце сохнут кости… Но радость неба, свет и бирюза, Еще свежей при утреннем норд-осте — И блеск костей лишь радует глаза.

<1906–1907>

Обвал *

В степи, с обрыва, на сто миль Морская ширь открыта взорам. Внизу, в стремнине — глина, пыль, Щепа и кости с мелким сором. Гудели ночью тополя, В дремоте море бушевало — Вдруг тяжко охнула земля, Весь берег дрогнул от обвала! Сегодня там стоят, глядят И алой, белой повиликой На солнце зонтики блестят Над бездной пенистой и дикой. Никто не знал, что здесь — погост, Да и теперь — кому он нужен! Весенний ветер свеж и прост, Он только с молодостью дружен! Внизу — щепа, гробы в пыли… Да море берег косит, косит Серпами волн — и от земли Далеко сор ее уносит!

<1906–1907>

«Вдоль этих плоских знойных берегов…» *

Вдоль этих плоских знойных берегов Лежат пески, торчат кусты дзарига. И моря пышноцветное индиго Равниною глядит из-за песков. Нет даже чаек. Слабо проползает Шуршащий краб. Желтеют кости рыб. И берегов краснеющий изгиб В лиловых полутонах исчезает.

<1906–1907>

Балагула *

Балагула убегает и трясет меня. Рыжий Айзик правит парой и сосет тютюн. Алый мак во ржи мелькает — лепестки огня. Золотятся, льются нити телеграфных струн. «Айзик, Айзик, вы заснули!» — «Ха! А разве пан Едет в город с интересом? Пан — поэт, артист!» Правда, правда. Что мне этот грязный Аккерман? Степь привольна, день прохладен, воздух сух и чист. Был я сыном, братом, другом, мужем и отцом, Был в довольстве… Все насмарку! Все не то, не то! Заплачу за путь венчальным золотым кольцом, А потом… Потом в таверну: вывезет лото!

<1906–1907>

Из Анатолийских песней *

Девичья
Свежий ветер дует в сумерках На скалистый островок. Закачалась чайка серая Под скалой, как поплавок. Под крыло головку спрятала И забылась в полусне. Я бы тоже позабылася На качающей волне! Поздно ночью в саклю темную Грусть и скуку принесешь. Поздно ночью с милым встретишься, Да и то когда заснешь!