— Где ты был, Анджей? — спросил с крыльца председатель.

— В город ездил. Вот, купил мотоцикл, думал всех покатать, праздник на все село устроить, а тут горе такое. — упавшим голосом ответил тот.

Шмаков не спускал глаз с красивого лица. Он понял, что Анджей знал о смерти Оксаны еще до того, как увидел ее. Уже когда шел к телеге, знал, что увидит труп девушки.

И Анджей, почувствовав его взгляд и будто прочитав мысли, ощерился в его сторону таким злобным волчьим оскалом, что Кузьма поспешил опустить глаза.

— А где Марья? — спросил он исподлобья.

— Марья? А где она? — удивился Анджей.

— Тоже пропала! Опосля того, как ты ее чуть не забил до смерти.

— Хватит, Кузьма Федорович! — резко оборвал его председатель. — Понятно, что Стронский никого не убивал! Иначе чего бы ему возвращаться сюда? Сами-то подумайте!

— И то верно…

— Правильно Мирослав Иваныч говорит.

— Что? — вскричал Анджей. — Вы что, меня подозревали? Думали, я могу убить? Оксанку? Да вы что? Сами-то вы кто тогда?.

Он махнул рукой, намереваясь уйти.

— Анджей! Иди в мой кабинет, у меня дело до тебя, — рявкнул председатель. — И вот что. Хватит искать виноватого. Я власть — это моя забота. И я вам обещаю, что найду убийцу Оксаны. А сейчас надо к похоронам готовиться. Займитесь этим. Могилу надо выкопать. Шмаков, это я вам поручаю. Женщины, займитесь телом. Чтобы мать ее такой не видела. Пусть до погребения в часовне лежит. Продуктами я Таисии помогу. Похороним девушку достойно. Всем разойтись! Стронский, зайди! — повелительно повторил он.

Толпа растаяла, каждый занялся своим делом. Председатель скрылся в сельсовете, Анджей последовал за ним.

Едва они остались наедине, послышалась злобная, тихая немецкая речь:

— Это ты сделал, подонок? Ты убил девчонку?

— Господин майор, я только.

Удары сыпались на Рудольфа один за другим. Домб-ровски бил умело, не оставляя следов, но так, что Зингер едва не потерял сознание.

— А Марья? Где она? Отвечай, ублюдок!

— Господин майор. Дайте же мне сказать. У меня не было выхода. Марья собиралась донести на меня в Львовский НКВД. И проболталась Оксане. Я не мог оставить свидетелей.

— Донести? О чем? О чем ты проболтался ей, похотливый уголовник?

— Но-но. Не надо так. Мы в одной упряжке. если бы меня взяли, то и вы. не надо! Не бейте меня больше! Из того, что получилось, есть неплохой выход! Вы понимаете, что Шмаков опасен для нас? Смерть Марьи поможет.

И Зингер зашептал что-то совсем тихо.

— Внимание! Радиорубка, дайте музыку под номером пять! Внимание, всем уйти с беговой дорожки! Платформа по-о-шла! Пошла платформочка! — надрывался в рупор маленький толстенький человечек.

На беговую дорожку выехал задрапированный алыми полотнищами грузовик, кузов которого представлял сейчас платформу из досок, настланных на борта. На ней, изображая живую скульптурную композицию, стояли юноши и девушки в белых спортивных костюмах. Короткие юбки девушек колыхались на ветру, обвивая крепкие, загорелые ноги. Но внимание Орлова было приковано не к ним, этим широкоплечим спортсменкам с мускулистыми икрами. В передней части группы несколько молодых людей держали на вытянутых руках женскую фигуру в белой тунике. Стройная, тонкая девушка стояла на живом постаменте, уверенно и свободно. В руке ее развевался длинный белый шарф. Высоко поднята изящная головка, каштановые пряди удерживает от порывов ветра золотистый обруч. Это была она, Виктория, Вита, богиня Победы, женщина, в которую он влюбился безоглядно и безудержно.

Он сидел на скамейке уже три часа, платформа выезжала на стадион не то пятый, не то шестой раз — худруку все что-то не нравилось. И он, Максим, был даже рад этому — он все не мог налюбоваться на стройную девушку в белой тунике.

А потом она подозвала его, они вместе на том же грузовике доехали до клуба, и она сама, сама назначила ему свидание.

Вечером в клубе были танцы.

Они кружили по начищенному дощатому полу под патефонные пластинки. Она была в легком, очень красивом шифоновом платье, на высоких каблучках, которые делали их почти одного роста. Все вокруг любовались ими, то есть, конечно, ею! Он это видел и гордился неимоверно. Потом, устав от танцев, она потащила его за руку куда-то вверх по лестнице, и они оказались в большом зале, заставленном гипсовыми бюстами.

— Здесь занимается изостудия, — сказала она.

— Рояль? — он увидел в глубине зала черный концертный рояль.

— Да, но на нем почти никто не играет. Никак не наберем музыкантов для оркестра.

— Почти никто? Кто-то все-таки играет?

— Ну… Я иногда, — смутилась она.

— Правда? — обрадовался Максим. — Я тоже немножко играю. Вернее, играл до войны.

Он сел к инструменту, бережно открыл крышку, коснулся клавиш и отдернул руки, как будто испугавшись. Потом снова коснулся клавиатуры уже уверенно. И заиграл.