Еще парочка таких гипотез про себя любимого – и впору будет дров наносить, костер поджечь. Только попросить кого-то привязать покрепче, а то у самого не получится: духу не хватит…

– …И перестань ты свою жену мучить, Владимир. Хочешь вспоминать – вспоминай что-то хорошее, не загоняй ее в гроб тоской своей. Если ты ее любишь, так радостно о ней думай, иначе загонишь в гроб до срока, я такое не раз видала. Ты ж и себе, и ей жизни не даешь, она твою тоску лучше тебя чует. Тебе что, девок вокруг мало? И ей оглядеться надо, может, найдет кого, бабе одной жить тоже тяжко, – а ты из нее душу тянешь.

– Хватит, Мотря! Давай хоть ты мне душу не мотай, сам с этим справлюсь! Я с ней жизнь прожил, за месяц такое не забывают. Даже если надо забыть… Давай, наливай еще. Эх, надо было больше меда купить, ништо, на сегодня хватит, а поеду в Черкассы девок твоих встречать – попрошу купца из Киева мне бочонок привезти.

Мы пили ликер, а я рассматривал Мотрю: больше смотреть было не на что. Если снять с нее эти бесформенные халамиды, в которые она одевается, так просто красавица, а формы – как у языческих богинь плодородия. Формы так и просятся в руки. В руки скульптора.

– Ты чего на меня так уставился, как кот на сметану?

– А на кого мне смотреть – все тебе недогода. Только сама сказала, чтобы я на других баб смотрел и жену тоской не мучил, – вот и стараюсь.

– Ты на молодых смотри, я тебе в матери гожусь.

– Для меня ты и есть молодая, а на что ты годишься – это мы еще посмотрим.

– Владимир, ты не дуркуй, на улице ночевать будешь.

В дверь начали стучаться – видно, коляда пришла. Быстро спрятав свой бурдюк под покрывало, чтобы не было лишних вопросов, с несчастной рожей слушал колядки, всем видом стараясь показать, как им хорошо и как мне плохо. Потом они долго угощались, пока не выпили все вино и не съели все, что было наготовлено. С чувством выполненного долга попрощались с Мотрей и со мной. В десятый раз переспросив, что у меня болит, и в десятый раз пропустив мимо ушей мой новый диагноз – одно и то же повторять мне было скучно, – коляда пошла гулять дальше.

Допивать ликер Мотря наотрез отказалась, сославшись на количество уже выпитого вина, прибрала со стола, потушила лучину и ушла спать на кровать. Кровать была достаточно широкая, чтобы поместить двоих, поэтому перебрался туда, железным аргументом пресекая попытки Мотри отправить меня обратно. Мол, там, на твердой и холодной лавке, не засну, замерзну, заболею. А поскольку это ей лечить придется, намного проще меня не прогонять, а дать тут немного погреться, возле ее пышной груди. Ведь мне нужно обязательно разобраться, на что она еще годится.

– И за что мне такое наказание?

– Так это ты не у меня должна спрашивать, а у себя: кто меня в этот мир притащил, тот и должен страдать. Но, как учит нас Святое Писание, «иго мое в радость, и гнет мой легок».

– Не богохульствуй, дурень.

В конце концов Мотре надоело делать вид, что отбивается, и она сделала вид, что нехотя мне уступает, вспоминая раз за разом мою историю про нудного мужика. Врезалось, видно, в память. Мы весело и радостно провели остаток ночи. Правда, я часто называл ее Любкой, тоска и страх, что тосковать нельзя, набегали волнами, рвущими на части, но Мотря веселым смехом прогоняла их и рассказывала, что было бы со мной, будь на ее месте другая.

Иногда мы отдыхали, пили ликер и болтали, рассказывая каждый о своем мире. Я расспрашивал о взаимоотношениях между различными атаманами, сколько у кого клинков и что она рассказала Иллару про меня. Она в основном интересовалась вопросами здравоохранения, поражаясь, с одной стороны, каких успехов достигла медицина в моем мире, а с другой – что люди забыли самые очевидные вещи, известные здесь любой знахарке.

Что-то изменила во мне эта ночь перед Рождеством. Мотре удалось напугать меня. Даже не веря ей до конца, что своей тоской могу навредить Любке, вдруг поверил, что законы мироздания мудрее меня и у меня нет другого выхода: только терпеть и ждать. Меня охватило новое, незнакомое моей упрямой натуре чувство – чувство доверия к мудрости Творца и тихой радости ожидания встречи с любимым человеком. И еще я твердо знал, что дождусь ее.

Мы собрались затемно и поехали в село на праздничную службу, которую должен был давать отец Василий. Пора было наводить с ним мосты. Отношения казаков с церковью были непростыми. Хотя, по некоторым данным, бродники, от которых, как многие считают, и следует вести историю казачества, приняли православие раньше Киевской Руси, официальных епархий в степи не было до шестнадцатого столетия. В походах все обряды проводил атаман, на повседневную жизнь вне походов влияние церкви также было минимально. Долгое время, несмотря на то что православие было, скажем так, официальной религией, среди казаков встречались и мусульмане, и католики, и язычники.

Хотя никакого влияния у отца Василия на светскую власть не было, крови он мог попортить изрядно: простой люд к слову священника был восприимчив, поэтому следовало озаботиться выстраиванием с ним нормальных отношений.

Приехав в церковь на службу, которая вот-вот должна была начаться, первым делом пробрался поближе к Марии и рассказал ей, что со мной случилось. В рассказе пришлось создать произвольную композицию из тех диагнозов, которыми вчера развлекал коляду. Поведал ей, как мне безумно жалко, что не смог с ней вчера колядовать, но теперь все в порядке, Мотря меня подлечила, крепко подлечила. Впереди еще много праздников, и мы наверстаем упущенное.