Таким вот образом, сделав нового Богдана, решили показать его требовательной публике, напряженно ожидавшей, что же из этого выйдет и почему я сижу так долго с деревянной физиономией. Ждана уже начала предлагать радикальные методы по выводу меня из ступора, но на нее только шикнули.

Мы (я? Богдан?) сразу показали всем, что эксперимент удался. Расцеловав на радостях Любаву и поблагодарив за лечение, этим не ограничился, а начал подбрасывать ее на руках к потолку. Потом, поставив перепуганную женщину на место, бросился к Мотре, но та была начеку и тут же огрела меня по голове черпаком для воды – видно, испугалась, что подброшу, а поймать забуду. Тогда я начал рассказывать, как их всех люблю, даже малую-змею, которая сомневалась в успехе. Народ с изумлением взирал на эту суперпозицию, не зная, то ли продолжать ее бить по голове, то ли одно из двух.

– Ну как, девки, что скажете? – спросил у зрителей после небольшой паузы.

– Чудо-юдо какое-то получилось – Богдан, но буйный больно. Думаю, это пройдет, – задумчиво изрекла Мотря.

– Все одно с того толку не будет – только дурень разницы не увидит, – вставила свои пять копеек Ждана.

– Давайте уже спать ложиться. Ждана, дурницы не мели и языка свово не высовывай – разбаловала тебя мать покойная, пусть земля ей будет пухом. А ты, Любава, молодчина, будет из тебя толк.

С того памятного дня прошло две недели. Я уже не боялся ходить на посиделки, прекрасно справляясь со своей задачей, был в меру общительным, в меру крикливым, в меру стеснительным, особенно не выделяясь из толпы сверстников. Оставшись наедине с Марией, не мог вызывать никаких подозрений – разве что своей болтливостью: раньше больше слушал и молчал, но это мелочи – либо само пройдет, либо жена отучит, тут даже вмешиваться не придется. Но это был Богдан, ни у кого не возникало сомнений, пусть слегка изменившийся, но не тот угрюмый молчун с холодными глазами, который еще недавно изредка появлялся в их обществе и старался поскорее смыться. Все свои прошлые странности, когда кто-то из девок любопытствовал, объяснял последствиями травмы, а мое чудесное преображение – Мотриной микстурой, которой она меня наконец-то вылечила.

С остальными делами было не так все весело. Они двигались, но очень медленно. Хуже всего было с металлургией. Вернее, до нее дело вообще не дошло. Все застопорилось на уровне керамики. Все эти модели доменной печи, тугоплавкие горшки и прочие изделия из глины должны были медленно сохнуть: придвинешь чуть ближе к огню – трескаются, ночью перемерзнут – трескаются. Домой не возьмешь: по дороге развалятся. Зима, как оказалось, для определенного вида работ очень неподходящее время. Это серьезно действовало на нервную систему, потому что до весны было запланировано изготовление оборотного плуга на колесах, а его без стали делать – только железо переводить. К стали для плуга требования не ниже, чем к стали для холодного оружия. Разве что по холодостойкости возможны поблажки – все-таки зимой, на морозе, не пашут.

Оборотный плуг был принципиальным пунктом в программе. Для того чтобы иметь армию и промышленность, нужно, чтобы человек, занятый в сельском хозяйстве, мог прокормить не только свою семью, но хотя бы еще одну, занятую другим делом. В настоящий момент, с имеющимися в наличии инструментами и технологиями, соотношение в урожайные годы было таково – пять человек в поле кормили одного мастерового или воина. Про неурожайные годы лучше не говорить, голод – это страшная беда, тогда уже не до пушек и не до кораблей.

Так вот и выходит, что добыча добычей, а без сельского хозяйства армии не будет. Хотелось ввести со временем всеобщую воинскую обязанность – ее на казачьих землях ввести проще всего, для казаков она уже существует де-факто, нужно только ее законодательно расширить для случая форс-мажорных обстоятельств на всех гречкосеев. Но даже в случае всеобщей воинской обязанности нужно обеспечить человеку возможность выделить силы и время на занятия военной подготовкой, а значит, увеличить производительность его труда.

Всеобщая воинская обязанность противоречит традициям этого времени, по крайней мере, для оседлых народов, хотя те же татары успешно используют в случае надобности мобилизацию всего доступного взрослого населения. У Европы с этим большие проблемы – попробуй вооружи холопа, он ведь потом дань платить откажется, скажет – а за что мне тебе платить, я сам себя защищаю.

Весь этот спор о преимуществах вольнонаемных армий перед мобилизационной, который так любят вести интеллигенты, ни хрена в этом не понимающие, не выдерживает никакой критики. Вопрос всегда сводится к одному. Что желает правитель иметь в качестве своего народа – стадо рабов, которыми просто управлять, либо граждан, которые будут бороться за свою свободу и свою страну. Все остальное вторично. А гражданин обязан защищать свою Родину, иначе он как бы и не гражданин, а пустое место. С этой точки зрения оказывается, что татары уже построили гражданское общество, а всем остальным народам к этому еще идти и идти. Вот такой вот парадокс получился.

Другие дела тоже двигались ни шатко ни валко. Пилораму вот-вот должны были уже собирать и устроить пробные испытания, но, как всегда, в конце дела начинаются какие-то проблемы. То Степан руку поранил, то что-то сходиться отказывается, хоть перемерено десять раз. То инструмент сломается, приходится к бате бежать на ремонт, а время течет как песок сквозь пальцы.

Придет весна – все забьют большой хрен на заработки, на монеты, бросятся в поля сеять, сажать, поскольку монетку сжевать трудно, а жевать хочется каждый день. И что самое печальное, идея специализации совершенно чужда местному контингенту. Тратить монеты на то, что можешь сделать сам, считалось верхом глупости и транжирства. Причем во всех слоях населения. Крестьяне – те все сами делали, паны – отбирали у крестьян. Монеты народ тратил только на привозное, заморское или то, что не под силу было сделать на своем подворье. Так что, как ни крути, без решения продовольственного вопроса проблемы индустриализации казацких земель не решить.