– Брешешь ты все, Керим, сам ту байку придумал. Лавор вон тоже половецких кровей, а ничего такого мне не сказывал, да и не пойму, к чему ты то мне толкуешь, – я-то не половец.

– А тут, Богдан, как сказать. У нас только отец или родич хлопца стрельбе учить может, так что выходит, ты мне уже родич, раз я тебя в учебу взял. А что Лавор того не сказал – так, может, он от отца уже каждый день по спине получает: кто ж о таком сказывать будет.

Керим громко заржал и повел меня в сад, где гордо показал три мешка с соломой, подвешенных на веревке. Придирчиво осмотрев мой османский лук, оставшийся в наследство от Ахмета, он рассказал мне, как за ним ухаживать, правильно хранить и приводить в боевое состояние. Затем началась стрельба стоя, на меткость и на скорость, но неизменно в конце занятия он выводил меня на площадь перед церковью и отвешивал пятнадцать ударов палкой по спине. И вот уже почти две недели на это зрелище сбегалось полсела – веселились и активно давали Кериму советы, как меня лучше бить.

Единственное, что для меня оставалось загадкой во всем этом, – чего ж они увидели такого веселого в том, что меня палкой лупят. Народ просто поражал своей душевностью. Но мотивировало это здорово. Понимая холодным рассудком, что все это суета, не стоящая тех усилий, которые затрачиваю, тем не менее до мозолей и ломоты в теле расстреливал ненавистные мешки. Но чудес на свете не бывает: стрелы упорно не хотели летать туда, куда их посылали. Я к этому старался относиться с юмором, но все чаще меня посещала мысль: а на хрена мне, такому умному, этот гребаный лук?!

Во вторник, в последнюю неделю перед началом Масленицы мы наконец-то закончили собирать и запустили пилораму под построенным навесом между родительским домом и кузницей. Возились долго, но сделали все на совесть. Причем горизонт для вращающихся осей не на глазок выставляли, а с помощью отвеса и прямоугольного треугольника. Прямоугольный треугольник – тоже мое изобретение. Подумать только, с седьмого класса помнил, что треугольник со сторонами три, четыре и пять является прямоугольным, но никогда не поверил бы, что это может на практике пригодиться. Недаром люди говорят: «Ученье – свет, а неученых – тьма»…

Особенно вокруг меня. А это создавало определенные трудности и вызывало массу вопросов. Отвечая на них, старался пореже вспоминать о своем небесном покровителе. Представить себе, что святой Илья советует, как поточнее выставить по горизонту центральную ось, даже при моей фантазии было сложно. Поэтому приходилось выдумывать истории о своем детстве золотом, прошедшем на боярском подворье, и о том, каким разным наукам учили боярского сынка и меня вместе с ним. Народ зачарованно слушал, только иногда дядька Опанас вставлял свой комментарий:

– Як ты гарно брешешь, Богдан! – и бессердечно разрушал очарование момента.

В понедельник народ по одному начал подходить рассматривать, что мы делаем, но мы всех отправляли на вторник – мол, сегодня не закончим. Так оно в конце концов и вышло. Зато во вторник все село собралось, чтобы посмотреть, как оно все получится.

После того как все собрали и проверили, пришел торжественный момент распила первого бревна. Для этого нужно было как-то крутить большое двухметровое колесо, нашу основную шестеренку. Пока испытывали вхолостую – крутили просто руками за спицы. Но зачем крутить руками, если можно ногами? Притащив одно короткое и одно длинное полено, мы пристроили их с другой стороны колеса. Укрепив рядом с длинным поленом шест, за который при случае можно ухватиться, чтобы не навернуться, показал Степану, как нужно крутить колесо.

– Смотри, Степан, бежишь по колесу, как белка, только она внутри колеса бегает, а мы сверху, давай залезай ко мне, а мы с дядькой Опанасом попробуем бревно пилить.

Поставив Степана вхолостую раскручивать весь механизм, а раскручивать было что, сами с его отцом загрузили на направляющие толстое трехметровое бревно. Чтоб не мучиться и плавно регулировать нагрузку на пилу, заранее наготовили и нарезали одинаковых цилиндрических кусочков ровной ветки. По ним, как по шарнирам, подкатили бревно к вертикально движущемуся пакету пил. Пакет – это громко сказано: один бегающий, как белка, хлопец нужного усилия не создаст, поэтому вместо десяти пил в пакете крепилась только одна. Но, как говорят, лиха беда начало.

– Помалу, Богдан, двигай, не напирай, пила сама покажет, когда вперед давать. Не напирай, я тебе сказал! – кричал на меня дядька Опанас, как будто я на его пилораму пришел подработать.

– Все будет добре, дядьку, не кричите, давайте помалу вперед, а то до вечера будем бревно пилить. Степан бегать по колесу умается.

– Вот иди его подмени, а Степан пусть сюда идет – тут с него больше толку будет. Загробишь пилу – что делать будем?

– Да не загробим – если что, ремень провернется, я его сильно не натягивал.

– Богдан, уйди, Христом Богом прошу! Не учи меня дерево пилить! Степан, слезай оттуда, иди сюда!

Заскочив на полено, а с него на колесо, начал равномерно перебирать ногами, иногда хватаясь за шест, чтобы не загреметь. Назвать это бегом было бы опрометчиво – скорее, эти упражнения походили на достаточно медленный подъем по лестнице. Все работало как часы, единственное, что не давало насладиться процессом, – это куча детей, которые, освоившись, начали проникать за огороженное веревками пространство. А ведь предупреждал мамаш с самого начала: не пускайте детей внутрь. Спрыгнув на землю, выбил клин и скинул ремень со второго колеса.