Шрифт:
— Слушай, Карим… Надо в обход. Вон там, правее, лощинкой. А оттуда рывком.
Карим приподнял голову, пощупал лоб.
— Кажется, только царапина. Двигаем!
Как только они поползли, стрельба с обеих сторон снова усилилась. Но, судя по свисту пуль, враг вел огонь не прицельный: видимо, мешали партизаны.
Еще рывок, другой, и вот уже спасительная лощинка. Тут друзья отдышались, приготовили гранаты. Потом разом вскочили и в несколько прыжков оказались в мертвой зоне, под окнами. Из среднего проема торчал ствол пулемета. Из его дула вырывались язычки смертоносного пламени. Плотно прижимаясь к стене, Кушба подполз к окну, вскочил и метнул в черный проем гранату. Вслед за ней полетела граната Карима. Пулемет смолк, и тотчас раздалось громогласное «ура».
Каратели панически выскакивали из окон и, беспорядочно отстреливаясь, пытались пробиться к ручью, но там их встретила группа комиссара, пришедшая на помощь после освобождения заложников…
Уже светало, когда стих последний выстрел и в небо взвилась ракета, голубая, как утренняя звезда.
Бойцы собирались на площади. Раненые входили в здание сельсовета. После того как из него были выбиты каратели, сюда был переведен медпункт, и маленькие руки сестрички — так звали бойцы Раю — проворно накладывали повязки.
Хабас привел на площадь спасенных заложников.
А тем временем командир отряда и комиссар в сопровождении Кушбы торопливо шли к окраинной улочке… Вот небольшой, под камышовой крышей домик. Стараясь не стучать каблуками, они вошли в дом…
Старая Нахшир стояла у кровати, скорбно опустив голову. Люся лежала неподвижно, с закрытыми глазами. Кушба сразу понял: сердце Люси уже не бьется…
Из-за гор медленно поднималось солнце, освещая малиновым светом селение.
К дому Нахшир подходили партизаны.
Люсю вынесли на крыльцо. Подвели оседланного коня. На него сел Кушба. Командир и комиссар взяли Люсю на руки и передали Кушбе…
Над селением прокатился залп, второй, третий: отряд прощался со своей бесстрашной разведчицей.
Кушба тронул коня. Вслед за ним, ведя на поводу лошадей, шли Рая и Хабас. Чуть позади — небольшой конный эскорт.
Путь их лежал в Верхний — родное селение Люси.
Долго смотрели вслед медленно удаляющейся процессии партизаны. И только когда все скрылось за поворотом, раздалась команда: «По коням!»
Отряд вышел за околицу и направился в горы…
По заданию командира
Прошло больше недели после боя, а Рае все не верилось, что Люси нет на свете.
Ее хоронило все селение…
Один за другим к могиле подходили сельчане, бросали прощальную горсть земли, и когда подошел последний — это был седобородый старик, — над могилой уже возвышался невысокий холм.
Бросив свою прощальную горсть на могилу, старик подошел к Данах.
— Велико твое горе, Данах. Но оно и наше горе, потому что твоя дочь и наша дочь. Дочь гор. И пока будут смотреть в небо эти седые вершины, — старик кивнул на двуглавый Эльбрус, — народ не забудет ее.
Он перевел взгляд на Раю, стоявшую рядом с Данах.
— А ты чья будешь, юная дочь? Вижу, что война привела тебя к нам из далеких краев.
— Она из большого северного города, тамада, — ответил вместо Раи Кушба.
— Из какого же? — спросил старик.
— Из того, где зажег свет для горских народов великий батыр Ленин. Из Ленинграда.
— Да, да, — закивал старик. — Там взошла заря и для нашего маленького народа. — И, обращаясь к партизанам, добавил: — Да поможет вам, дети мои, великий аллах на поле битвы, укрепит дух джигитов и даст силы одолеть чужеземного дракона.
Бойцы наклоном головы благодарили тамаду.
Сразу же после похорон партизаны покинули аул и направились в горы.
У входа в ущелье, на развилке дорог, Кушба остановил коня и сказал своему другу:
— Карим! Скажи командиру, я вернусь в отряд лишь тогда, когда исполню клятву, что дал на могиле Люси.
Он пришпорил коня и поскакал в селение Бурун…
Десять дней не появлялся Кушба в лагере. На исходе одиннадцатого, когда солнце уже спускалось за вершины гор, на лагерную поляну, пересеченную длинными тенями, въехал всадник, ведя на аркане по-волчьи озиравшегося человека…
Десять дней просидел Кушба в засаде, в овраге, около дома старосты. Десять ночей не спускал глаз с калитки, зная, что рано или поздно зверь вернется в свое логово.
Когда Хашби, крадучись, подошел к своему дому и тихо постучал в окно, а затем скрылся в доме, Кушба бросился во двор и спрятался в хлеву. Он знал, что Хашби обязательно сейчас придет посмотреть скот. И не ошибся: через несколько минут во дворе послышались осторожные шаги, и едва Хашби вошел в хлев, как Кушба навалился на него, оглушил рукояткой револьвера, связал сыромятным ремнем руки, засунул в рот кляп, притащил в овраг и взвалил на седло.