Неизвестно
Шрифт:
«Ничего, вы, господа, вороваты да мы урываты.» — с некоторым профессиональным самодовольством усмехался Судейкин. Что означает «урываты», он объяснить не мог, но так говорил его первый командир в кадетском корпусе, а командира он благодарно помнил всегда.
В общем-то, капитана радовало появление в Киеве столичных революционеров. Да еще таких, первономерных. Это означало, что дела «Народной Воли» совсем плохи. Забегали, засуетились социалисты. В Питере их обложили, сюда за динамитом приехали. Да еще таких тузов послали. А мы их и прижмем.
Судейкин не спешил. Он уже нащупывал новую тактику: заарестовывать злоумышленников не сразу, а отпустить поводок, пускай себе побродят-покружат, раскроют всю подпольную сеть. И уж тогда накрыть целиком шайку-лейку. Капитан наслаждался своим положением наблюдателя. Он даже не доложил пока начальнику Киевского губернского жандармского управления полковнику Новицкому: вот завершит дело, тогда и расскажет. И правильно сделал. Потому что.
Потому что однажды в очередной раз поднявшись на колокольню, Георгий Порфирьевич никого не обнаружил в знакомом до мелочей дворе на Боровичевом току. Он протирал стекла платком, вращал колесики дальномеров, несколько раз даже встряхнул бинокль — все напрасно. Тишина. Террористы словно растворились в предвесеннем мареве.
Была еще надежда на филеров, особенно на филера по кличке Ерш — уж он-то службу секретную знает, не упустит гостей.
Но зря капитан могучей рукой рвал манишку у перепуганного Ерша. Агент и сам ничего не понимал. Бормотал, борясь с икотой:
— Ваше скородие. Ик! От самого спуску вели. Ик.
— Недоумки! И куда привели?
— С Театральной. Ик! Свернули на Фундуклеевскую. И. Ик! Пропали, аки химеры бесчинные... Только вот и нашли.
Ерш протянул смятую бумажку. Это была какая-то схема, но какая — капитан сразу не разобрал. Уже потом, в Петербурге, отлавливая последних народовольцев, допрашивая, играя с цепляющимися за жизнь мальчишками, Судейкин узнал про схему сквозных дворов и зданий, знаменитую схему конспиратора Дворника: 305 дворов в столице, 278 в Москве. И еще была одна — киевская: 134 дома, через которые можно ускользнуть от слежки. И тут успел Михайлов.
Хорошо, что капитан не доложил о своем сидении на колокольне полковнику Новицкому. Вот вышел бы конфуз. К тому же полковник на днях говорил о талантливом сыщике военному прокурору генералу Стрельникову, человеку влиятельному, вхожему к Государю. Протекция такого чина могла обеспечить успешную карьеру в Петербурге. А Судейкин рвался туда. Тесновато было в Киеве. Мелкая сволочь лезла в силки. В столице бы он развернулся. И насчет народоволь- цев-крамольников имелись кое-какие замыслы.
«Спасибо-Саша-спасибо-Саша.» — стучали колеса. Загримированные до неузнаваемости, в купе спали Тигрыч и Техник. Спали вполглаза: и во сне боялись, чтобы не отклеилась борода.
А в Петербурге — новый удар: схватили Желябова. Не успел как следует подтолкнуть историю, которая движется слишком уж медленно. Не успел поехать в Самарскую губернию, чтобы поднять крестьянский бунт. И Царя не успел взорвать.
Властного любовника Перовской арестовали вместе с членом Исполкома Михаилом Тригони в меблированных комнатах госпожи Мессюро.
Соня точно обезумела. Ее словно бы напоили отваром дурманящей бешеницы. В мстительной тоске по Андрею она металась по городу, все делая не так, но в то же время попадая в точку, бледным лунатиком проходила невредимо по самым опасным местам, рискую погибнуть, но снова и снова — не погибала. Такой свою бывшую невесту Тигрыч никогда не видел.
Из Сониной сумочки, когда она ее открывала, кисло пахло черным динамитом. К утру 1 марта в подпольной мастерской Кибальчич с помощниками изготовили четыре метательных снаряда, два из которых Перовская тут же отнесла на Тележную.
«Нынче. Да, нынче он умрет! Непременно. Надо спешить.» — шептала она потрескавшимися губами; карандаш ломался в ее дрожащих руках, все это видели, но ничего сделать не могли: Соня, разрывая бумагу, чертила план на оборотной стороне конверта (вчера пришло письмо от мамы, милой мамы.) — дабы юным бомбистам было ясно, где стоять, откуда ждать сигнала, когда швырнуть сверток с гремучим студнем, из которого убийственные шарики разлетятся до двадцати сажень.
Метальщики выглядели взъерошенными птенцами, попавшими в силки. И сердце у Тигрыча сжалось. Строки из завещания Дворника вспыхнули в ставшей цепкой памяти: «Завещаю вам, братья, не посылайте слишком молодых людей в борьбу на смерть. Дайте окрепнуть их характерам.» Почти крикнул об этом Перовской, перекрывая гул взволнованных голосов. Та повернула к нему серое лицо, упрямо и недобро усмехнулась.
Он понял, что все пропало. Что дни «Народной Воли», которую с такой любовью выпестовал Дворник, сочтены. И то, о чем они договорились с Михайловым, с Желябовым и, кажется, во многом сошлись (с таким трудом!), — все рассыпалось на глазах, летело в геленджикскую пропасть.
По плану Перовской, дело решит взрыв на Малой Садовой, под которой из сырной лавки Кобозевых (Юра Богданович и Аня Якимова) еще в феврале сделан подкоп, заложено два пуда динамита. Чаще всего по воскресеньям Царь проезжает именно здесь. Если же он вдруг изменит маршрут, то на Екатерининском его встретят метальщики со снарядами; это ведь еще Катюша заметила (или — Соня?), что на повороте от Михайловского театра на набережную канала кучер задерживает лошадей, и карета едет почти шагом. Лучшего места для подрыва не найти.