Неизвестно
Шрифт:
«Народный порядок. Народная самоорганизация перед лицом несчастья. Вот ведь оно!» — выбрался Тигрыч на Невский проспект.
В понедельник все собрались в квартире у Вознесенского моста. Сидели молча, ждали Перовскую. Даже балагур Фроленко пришел без бутылки вина и, надсадно вздыхая, устроился на стуле у подоконника. Дверь отворилась. Соня вошла своими мягкими, неслышными шагами. Повернулась к друзьям измученным, неживым лицом, обессиленно качнулась; Тигрыч едва успел подхватить ее.
— Ну и покончили с ним! Все теперь, Левушка (как же давно не называла его так!), — с трудом перевела дыхание. — Бомбы бросили сперва Николай, потом Котик.
— А Емельянов-то, Емельянов! — расхохотался Кибальчич. — Представляете, забыл, что у него снаряд в портфеле: стал помогать усаживать раненного Царя в сани.
Улыбнулись кисло, вяло. Соня вдруг порывисто прижалась к Тихомирову и расплакалась, беззащитно, по-детски, у него на груди:
— Мне. Мне снились. желтые иммортели. в луже крови.
Однако к вечеру Соня вполне овладела собой. Ее и Веру
Фигнер уже захватила мысль о следующем покушении — на нового Государя. Хорошо бы взорвать мину под Малой Садовой, если Александр III поедет по ней из Аничкова дворца: ведь сырная лавка пока не раскрыта, Богданович и Якимова на своих местах; пусть посидят хотя бы пару-тройку дней.
— Это риск. Мы ставим на карту жизнь Ани и Юры. — возразил Тихомиров. Его поддержали Исаев и Кибальчич.
— Да, риск, — побледнела Перовская. — Но Исполком имеет право на него!
— Во имя дела мы. — поддержала подругу Фигнер.
— Мы вправе бездумно рисковать жизнями товарищей? Чушь! — возмутился Тигрыч. — Разве нас не просил в завещании Дворник: беречь друг друга? Не сегодня завтра в магазин ворвется полиция и.
— Это трусость! — у Сони перехватило дыхание. — Если бы здесь был Желябов.
Все возмущенно зашумели. Перекрывая гул голосов, Лев крикнул:
— Богдановичу и Якимовой нужно уехать из Петербурга первым же поездом! А я.
— И ты хочешь уехать? — улыбнулась ледяной улыбкой Перовская.
— А я. Я нынче же напишу письмо. Письмо новому императору Александру III. От имени Исполкома «Народной Воли».
— Конечно, конечно. Ты ж наша литературная сила.
Два письма были написаны этой мартовской ночью Царю.
Одно — идеологом подпольной революционной партии Львом Тихомировым, другое — обер-прокурором Святейшего Синода Константином Победоносцевым.
«Ваше Величество: один только и есть верный, прямой путь — встать на ноги и начать, не засыпая ни на минуту, борьбу.. — рвал пером черновики, мучительно подыскивал слова Победоносцев. — Весь народ ждет Вашего властного на это решения, а как только почует державную волю, все поднимется, все оживится, и в воздухе посвежеет. Последняя история с подкопом приводит в ярость еще больше народное чувство. Не усмотрели, не открыли; ходили осматривать, не нашли ничего. Народ одно только и видит здесь — измену.. Простите мне мою правду. Не оставляйте Лорис- Меликова. Я не верю ему. Он фокусник и может еще играть в двойную игру. Если Вы отдадите себя в руки ему, он приведет Вас и Россию к погибели. Он умел только проводить либеральные проекты.»
Тревожные мысли проносились в голове бывшего царского воспитателя. Да, нигилизм развращает разум, убивает веру, рушит закон Божий. А если порушен закон Божий, то его место занимает закон человеческий — конституция. Был протоиерей в храме, а скоро будет властвовать мирской законник — велеречивый адвокатишко. А там и парламент-говорильня, и вскоре не в церковь люди пойдут, а на биржи. И Государь станет не перед Богом отвечать, а перед выборными представителями, депутатами земскими, стало быть, которым хочется иметь доступ к казенным финансам. Ясное дело: денежка, что за сладкий приз! Не зря же либералы жаждут «увенчать здание» реформ конституционным образом правления.
Ах, что за беда — все эти реформы! И какой же важный, какой страшный момент: куда поведет Россию новый Царь? По безбожному ли западническому пути, сулящему соблазны и услаждение ненасытной плоти, или. Или остановимся, опамятуемся, чтобы остаться Святой Русью, бытием своим осуществляющей правду Божию на земле, Христов закон?
Но как трудно это, как трудно.
А в трех верстах от домашнего кабинета обер-прокурора тоже скрипело перо: Тигрыч, обжигаясь чаем, дописывал свое письмо; знаменитое письмо, которое войдет в историю под заголовком «Исполнительный Комитет Императору Александру III». Даже Карлу Марксу оно понравилось, и он отозвался из-за границы: «Это действительно дельные люди, без мелодраматической позы, простые, деловые, героические. Петербургский исполнительный комитет, который действует так энергично, выпускает манифесты, написанные в исключительно «сдержанном тоне». Его манера очень далека от. ребячливых крикунов, проповедающих цареубийство как «теорию» и «панацею».
Выходит, ему, Тигрычу, все же что-то удалось сделать — найти верную интонацию даже в таком грозном манифесте как требования «Народной Воли» к новому Царю. Он выбрал хорошее время: опустошенные, обессиленные кровавой удачей на Екатерининском канале, Перовская и ее помощники (сигналисты, техники, метальщики) почти не лезли в текст, и после вяловатого обсуждения письмо отнесли в летучую типографию. Один его экземпляр отпечатали на веленевой бумаге и по почте отправили лично Александру III.