Неизвестно
Шрифт:
Смешно сказать: Вера Фигнер — фрейлина! Активный член исполкома «Народной воли», выданная жандармам кем- то из своих же. Кем? В этом еще предстоит разобраться. Участница хождения в народ. Не раз была под арестом, скрывалась от полиции, правда, не слишком успешно: плохой из нее конспиратор. И еще.
Где это было? В Липецке или уже в Воронеже? Они вошли в лес, на несколько минут оставив на поляне товарищей, выносящих смертный приговор царю Александру II. И вдруг... Вдруг Верочка шагнула, почти бросилась к нему, приблизив, трогательно скосив сияющие глаза:
— Ты так говорил. Твоя программа. Я. Я люблю тебя!
Да, да: красота — это всего лишь обещание счастья. Обещание, которое не всегда выполняется. Устоять было трудно. Красота манила. Но что он мог ответить, когда его тут же позвали — Плеханов или Михайлов? Когда он все еще мучился Перовской, но уже муку эту рассеивала очаровательная Катюша Сергеева. Новой любви пока не было, но он жил ее предчувствием. А Вера Фигнер? Она казалась слишком красивой, недосягаемой в этой красоте. Наверное, так и есть: красота никогда не уяснит себе своей сути. Он не был готов. Что-то пробормотал. Его снова позвали. Тихомиров сжал руку Верочки и удалился на зов.
Давно это было.
Тихомиров бросил виноватый взгляд на жену: не прочла ли она его мыслей, не заревновала ли? Но Катюша спокойно и быстро собирала вещи: нельзя терять ни минуты. Слышно было, как за стеной храпит спящий жандармский полковник.
До Свияжска — часа три езды. Город сказочно и холмисто всплыл над снегами — купола, колоколенки, шпили. Лучше бы так и пролететь мимо, не подниматься в кочковатые извивы неприглядных улочек, с удивлением обнаруживая, что попал в бедный и ничтожный городишко. Тоска сжала сердце. Может быть, погнать дальше — до Услона, к Адмиралтейской слободке? Посмотрел на жену: какая уж ей дорога, корчится от боли. Еще напасть: сильное расстройство кишок; попробуй-ка, попутешествуй с такой болезнью, да к тому же зимой.
На станции узнал, что в городке ни одного доктора. Впрочем, нет и аптеки. Оставалось искать магазин, чтобы купить бутылку хорошего вина: вспомнились рецепты отца, военного врача черноморской Береговой линии.
— Как же, батюшка, есть такая лавка. По Ямщицкой пойдешь, влево свертка будет — Заовражная. Так пятый дом от угла.— напутствовала его неряшливая обывательница, одетая кутафьей. Пропела вдогонку: — Эх, на Волге вино по три деньги ведро: хоть пей, хоть лей, хоть окатывайся! — И за- пунцовела веселым старческим личиком.
В магазинчике стоял отвратительно кислый дух. Но приказчик был приветлив и бодр.
— Из крепких смею предложить тенериф с мадерцей. И столовые, пожалуйста: сотерн, лафитец высшего сорта. Плохого не держим, поскольку на государевом тракте месторасположение имеем. Водка из сарачинского пшена. А вино отъемное — лучшее, первого спуску. И то: каково винцо, таково и заздравьице! — суетился он, словно бы рассказывал совершенно о другом товаре, а не о том, что прогибал уходящие к потолку полки.
Тихомирова охватило отчаяние: такой откровенной подделки, таких ужасных самодельных ярлыков на бутылках он никогда не видел. На этикетках, нарисованных каким-то развязным маляром, красовались нимфы вперемешку с пышнотелыми прелестницами, на которых с порочным прищуром взирали румяные офицерики, одетые явно не по Правилам о воинской форме. Но делать нечего. Купил, как ему показалось, наиболее приличную бутылку: на ярлыке виноградная гроздь, поддерживаемая загадочно улыбающейся девушкой. И скоро понял, чему она улыбалась. На станции открыл вино, сначала глотнул сам, и тут же выплюнул, скривившись от отвращения. Такой напиток больной давать было нельзя.
Лишь к вечеру ямщики подсказали, что за городом все же есть земская аптека, отпускающая лекарства бесплатно, но не каждому, а только деревенским. Он почти побежал туда.
Вошел в темные сени, распахнул первую дверь; вторая дверь была приоткрыта. В хорошо освещенной комнате, совсем не похожей на аптеку, сидели гривастые молодые люди и девицы в глухих коричневых блузках. Все курили. Принюхался: папиросы «Вдова Жоз», их курили Сонечка Перовская, Вера Фигнер и даже Катюша, тогда по фальшивому паспорту Анна Барабанова, игравшая роль кухарки в квартире с тайной типографией.
Собрание в аптечной комнате мало напоминало профессиональную встречу провизоров. Здесь говорили о чем угодно, только не о лекарствах. Порой переходили на крик.
«Всякому гимназисту известно: история движется революциями!..» — «Но как будто наметилось благоденствие.» — «Что? Перечитайте письмо исполкома Александру III.» — «Идеал философии — философия дела! Братья Игнатовичи погибли как герои.» — «Сколько крови. Жаль молодые жизни. Для России.» — «Да для России больше пользы принесли славные смерти ее лучших представителей!..» — «Уничтожение сыскной полиции и дел по политическим преступлениям.»