И на этом золотой родник иссяк.

Турецкий сгреб сокровища с кухонного стола в Тусин зимний платок. По-старушечьи завязал его крест-накрест узелком. Узелок сунул в пакет. Не выпуская пакет из рук, вызвал по телефону своего водителя.

– Подскажи мне заодно адресок хорошего ювелира, – обратился он к удрученному спецу, который тоже собирался уезжать.

– Лучший в Москве эксперт по современным драгоценностям ныне проживает в Иерусалиме, – желчно ответил спец.

– Нет уж, ты мне кого-нибудь поближе найди, – попросил Турецкий.

– Ну разве что Гольдштейн, если он еще жив.

– А он мне дверь не откроет. Знаю я этих ювелиров!

Спец тяжко вздохнул, словно на него накладывали непосильное бремя. Взял трубку, позвонил и договорился.

– Все, скажешь, что от меня.

– Вот это и называется дружеской помощью, – похвалил его Турецкий.

Спец мрачно фыркнул и удалился, унося с собой металлоискатель.

– А мне что делать? – напомнил о себе Антон. – Вы так и не выяснили, что с Тусей.

– Не волнуйся, с ней все в порядке, – соврал Турецкий, нащупывая во внутреннем кармане пиджака видеокассету из камеры наблюдения «Кафе на Ордынке». – Ее машина стоит на стоянке возле клуба.

– Да? – недоверчиво переспросил Антон. – А где она сама?

– Оставь мне свой телефон, я завтра тебе позвоню. Возможно, ты мне понадобишься, – сказал Турецкий.

Машина ждала его у подъезда. Приехав на Арбат, где жил ювелир, Турецкий передал водителю видеокассету.

– Пока я буду тут, ты слетай и передай эту кассету Паше Смирнову, я ему звонил и предупредил. Если его на месте не окажется, оставь кассету с запиской у него на столе.

«Важняк» нацарапал пару слов на листке из блокнота и отдал водителю.

– Жду через час.

В следующий раз Гордеев приехал в Матросскую Тишину примерно неделю спустя с твердым намерением не дать подзащитному предаваться пространным воспоминаниям. Хотя, конечно, рассказ Коробкова многое прояснил для Юрия. Кроме того, стали ясны истоки его давней неприязни к Мелентьеву. Должно быть, их пути пересекались еще где-то. Словом, Юрий Петрович был пойман на удочку профессионального интереса к личности подзащитного и в глубине души знал, что все-таки позволит тому говорить о чем угодно.

Когда Коробкова ввели в комнату, Гордеев приветствовал его как старого знакомого. Владимир Дмитриевич выглядел несколько усталым.

– Я понимаю, Юрий Петрович, что вам может быть некогда выслушивать мои мемуары, – начал он. В ответ на протестующий жест адвоката он поднял руку и продолжал: – Но, поймите, то, что я рассказываю вам, имеет отношение к делу, пусть даже не прямое. Я всю жизнь был честным офицером и терпеть не мог таких, как Мелентьев. Но сейчас, к сожалению, наступило время именно таких. И, честно говоря, я не жалею, что одним стало меньше.

– Не говорите этого больше никому, кроме меня, – улыбнулся Гордеев. – Я готов вас слушать столько, сколько это будет необходимо.

– Хорошо, – Коробков устроился поудобнее на стуле и продолжил рассказ.

Как я уже говорил вам в прошлый раз, никаких особых последствий для Мелентьева его разоблачение не имело. Следствие установило, что он был одним из самых крупных поставщиков товаров для ленинградских спекулянтов. Однако ничего более серьезного установить не удалось. Хотя, как мне кажется, и этого должно было быть вполне достаточно для офицера, имеющего доступ к секретной информации.

Но кому– то не хотелось раздувать скандал, и дело замяли. Возможно, была какая-то другая причина, я не могу сказать.

Я проработал в штабе Ленинградского округа еще несколько лет. Иногда выполнял некоторые поручения не вполне по профилю нашего учреждения. Переводил тексты иностранных радиостанций, занимался анализом прессы, один раз даже выступил в качестве переводчика при допросе человека, задержанного по подозрению в шпионаже.

Лицо этого человека я запомнил навсегда. Он сидел, подобрав ноги, на табурете в контейнере, приспособленном под дежурку портового сторожа, как птица на жердочке, и смотрел на нас испуганными глазами через стекла очков. Он все твердил, что будет разговаривать только в присутствии консула. Была глубокая ночь. Мне и еще двум офицерам, находящимся в дежурке, очень хотелось спать. Они не слишком скрывали свое раздражение, бросая на шпиона почти людоедские взгляды и молотя по железным ребрам контейнера кулаками. И вдруг американец произнес фразу, смысл которой до меня дошел не сразу, я привык уже к бесконечным повторениям требования о встрече с консулом.

– Повторите, пожалуйста, – сказал я.

– Скажите, пожалуйста, этим людям, что у меня больная печень, – повторил он, стараясь говорить медленно и внятно.

Я выполнил его просьбу, не понимая, что он имеет в виду. Зато один из офицеров, видимо, сразу сообразил, в чем дело. Он подмигнул своему напарнику и сказал, потирая руки:

– Спросите у господина Адамса, хорошо ли обстоят у него дела с почками.

Я спросил, все еще не понимая, в чем дело. И тут, увидев, как он сжался на табурете и слезы едва не выступили на его глазах, я понял смысл его слов и ощутил степень страха человека, попавшего в руки врагов.