— Но…

— Я разве ждала возражений или вопросов? Начинай.

— Он араави, он очень умный и… не злой.

— Эраи, я уезжаю, — с непередаваемым презрительным равнодушием выговорила Виори, умещая все чувства в полушепот и не повышая голоса. — Эта девочка очаровательна ровно так же, как и глупа.

— Тебе хоть однажды в жизни было пятнадцать? — Араави, оказывается, стоял за спиной, от его голоса Авэи вздрогнула. — Виори, она вовсе не глупа. Имей снисхождение, мечта малышки только что потерпела крушение, а шторм событий все длится. Дай ей хоть какой обломок, пусть ухватится и пробует барахтаться.

— Там ей никто не выделит иного подарка, кроме ножа в спину. Она глупа, самонадеянна. И слишком красива. Сочетание отвратительное, — поморщилась Виори. — Убийственное.

— Разве она не похожа на тебя в ранние годы?

— Упаси меня Сиирэл. — Бровь снова изогнулась, на сей раз в насмешке. — Я была много красивее и гораздо… глупее. Но я не молчала и не пялилась в пол, теряя последнюю возможность произвести впечатление, пусть и самое чудовищное. Еще хуже то, что она, пожалуй, в твоем присутствии опасается говорить гадости относительно араави. Да, я давно желала сказать: Эраи, мне решительно не нравится то, как тебя воспринимает окружение, это опасно и для них, и для тебя, к тому же создает осложнения в общении с внешними для храма людьми.

— Я работаю над вопросом.

— Ты бездарно провел беседу с девочкой. Будь у нее мозги и опыт, она задурила бы тебе голову и выведала слишком многое. Ты дал зацепки, ты позволил себе перейти на излишне отеческий тон и даже приоткрылся. Ты… Впрочем, вечером я, пожалуй, приготовлю праздничного осьминога, и мы решим, достоин ли араави права скушать хоть кусочек.

— Я могу идти? — спросил араави наигранно-убитым тоном виноватого ребенка.

— Определенно. — Смех у Виори был неподражаемо музыкальным и легким. — Боже, как мне дурно здесь, на юге, без тэльрийского веера. Закрыть, открыть, к лицу, в сторону… Я привыкла. — Красивая рука, унизанная жемчугом, совершила сложное движение и легла на колени. Пальцы сухо щелкнули. — Авэи, он сильно подыграл тебе и дал отдышаться, но еще одно мгновение молчания — и ты отсюда бегом побежишь страдать и топиться, без права вернуться. Я не затрачу впустую ни мгновения и приготовлю осьминога еще до заката, чтобы отбыть домой по лунной дорожке… Ах, как я бываю порой утонченно настроена на прекрасное. Сама поражаюсь.

— У тебя определенно нет совести, — укорил араави от дверей.

— Не смей оставлять за собой последнее слово в беседах с умными женщинами, прибьют и не поморщатся! — посоветовала сирена голосом доброй мамаши, провожающей сына на рынок.

Авэи, перестав понимать хоть что-то, старательно зажмурилась, прокашлялась и заговорила просто потому, что молчать было невозможно, великолепная и непостижимая наставница уже затмила собою весь мир. «Если я утрачу право учиться, останется лишь утопиться, как и сказала Виори», — твердила себе девушка, торопливо выбалтывая любые, самые глупые и нелепые домыслы относительно араави, лишь бы не молчать. Авэи казалось, что она уже тонет. Горло хрипело, щеки полыхали, пот обильно тек и впитывался в рубаху. Что было сказано относительно араави в тот первый день, Авэи позже не смогла вспомнить. Осталось незабвенным лишь то, что она говорила беспрестанно, пока Виори не встала и не вылила ей на голову кувшин воды.

— Ничего себе пожар в голове, — чуть мягче вымолвила великолепная сирена, подмигнула и добавила шепотом: — Проверим, на что ты годна в ином. Иди и поймай мне осьминога. Вот такого, не крупнее. Поняла? Иди-иди, нырнешь — полегчает. И учти, когда вернешься, я спрошу тебя, что ты думаешь о сирене Виори. — Женщина поправила прическу, тронула жемчуг на шее и повела плечом. — Он просил дать тебе обломок… Я даю. Запомни, время на размышления — бесценно, его всегда не хватает и обычно его невозможно купить.

Авэи улыбнулась, наблюдая синий вечерний снег за мелкими стеклышками окна крытых санок. Шесть лет назад она выбралась на берег вплавь, оставленная торговой лодкой. Не было ни толковых бумаг, ни надежных людей — ничего… Она дрожала, щелкая зубами от холода, и улыбалась все шире и шире. Огромный новый мир начинался от кромки воды. Сирена Авэи намеревалась захватить этот мир, вынудив его к поклонению себе, несравненной. Здесь больше не живет Виори, здесь можно стать именно такой, лучшей на весь их жалкий север.

Цель достигнута? Король тэльров целует ей руки и называет женой, князья раскланиваются при встрече, и самая сложная череда замыслов, не высказанных вслух, безошибочно читается по вроде бы спокойным лицам… Весь свет с замиранием ожидает появления Амели на балу, чтобы понять, удалось ли одеться достойно, чтобы по ее хмурости или улыбке прочесть доклад о своем положении при дворе, о грядущей милости или близкой опале.

— Пожалуй, я не прочь готовить осьминогов и вытирать носы сопливым детям, а то и стирать рубахи, — зевнула Авэи. — Лишь бы по лунной дорожке — и домой…

Она устало улыбнулась, устраиваясь удобнее и кутаясь в мех.

Кони бежали резво, комья снега летели от копыт, с треском разваливались, плющились о стенку и днище. Санные полозья двумя нитками вытягивали след пути. Ночь следовала по перелескам, подкрадывалась, похрустывая замерзшими ветками. А метель, лучшая из сирен мира, ныла на одной ноте, усыпляя самых бдительных соглядатаев, занося следы… Авэи поддалась ледяному очарованию голоса зимы и задремала без снов.

Очнулась она на руках у Юго, бесцеремонно добывшего сирену из санок и несущего по вычищенной дорожке к угрюмому черному строению. В узких зрачках окон шевелился рыжий отблеск каминного тепла.