Таня, конечно, выглядела гораздо более современно — в синем платье, которое ей очень шло, с красивым значком на груди: большим, в разноцветных эмалях и золотых геральдических прибамбасах. Мазур давно уже знал от Лаврика, в чем тут секрет: собственно, никакого секрета. Почетное звание. К десятилетию независимости тогдашний президент-генерал Окаленго объявил, что вводит почетные звания «Сын свободы» и «Дочь свободы», каковых удостоены дети обоего пола, черные и белые, родившиеся в день провозглашения независимости (а Таня в этот именно день и появилась на свет), — с вручением соответствующего знака и грамоты за личной подписью президента. Это было красиво, конечно, весьма даже агитационно — вот только охватило едва ли десятую часть тех, кто имел на это право: городская беднота мало заботится о том, чтобы получить на ребенка свидетельство о рождении с точной датой, а уж в деревне и самими свидетельствами до сих пор далеко не везде озабочиваются. Генерал Окаленго был большой мастер выдумывать такие вот внешне эффектные штуки, не вводившие казну в большие расходы, — что его, впрочем, не уберегло от автоматной очереди в спину…

Главное было, когда вылезал из машины, — чтобы сабля с непривычки не запуталась в ногах, иначе сраму не оберешься. Обошлось. Зато степенно и солидно идти под руку с дамой его неплохо выучили в курсантские времена, так что с этим никаких проблем не возникло.

Первое время Мазуру казалось, что окружающие поголовно пялятся на него с насмешкой. Что нисколечко не соответствовало истинному положению дел — аборигены и в самом деле все до одного на него таращились, но — с полным почтением. Армию в Африке уважали — еще и оттого, что она положила немало трудов, вколачивая в сограждан это уважение… Так что понемногу Мазур перестал чувствовать себя опереточным персонажем. Особенно когда теснившийся у парадного трапа цивильный народец, черный и белый, едва завидев бравого гвардейца, живенько раздался в стороны, освобождая дорогу. Даже вахтенный у трапа без малейшего промедления вытянулся в струнку и лихо отдал Мазуру честь — не подозревая, конечно, перед кем встает во фрунт. Мазур бросил два пальца к козырьку и сделал первые шаги по насквозь знакомому кораблю — на борту коего, правда, давненько уж не бывал.

«Маршал Ворошилов», украшенный многочисленными флагами расцвечивания, прямо-таки сверкал чистотой. Нельзя сказать, что к трапу тянулась километровая очередь аборигенов, но их пришло ох как немало. Приходилось признать, что неведомый деятель из Главного политуправления, придумав эту экскурсию, все же сыграл неглупо: французы ничего подобного не допускали ни в колониальные времена, ни теперь. А здесь — пожалуйста, дорогие граждане независимой державы, можете сколько угодно разгуливать по палубе советского военного корабля, и в самом деле внушительного, заглядывать в дуло носового орудия, восторгаясь калибром, пялиться на ракетные установки и шестистволки малого калибра… Внутрь, разумеется, никого не пускали, там и сям торчали бравые матросики (иные, Мазур определил наметанным глазом, были откровенно староваты даже для сверхсрочников) — но местному непритязательному народу, охочему на всякие зрелища, и прогулка по палубе надолго запомнится…

Таня, он быстро определил, относилась ко всему окружающему с самым живым интересом. На него, наоборот, нахлынули не самые простые чувства, где и ностальгия была намешана, и еще что-то. Десять лет назад именно это носовое орудие громыхало чуть ли не над ухом, лупя по рвавшимся в порт мятежникам Хасана, пока Мазур с группой прикрывал погрузку архивов. А эти самые ракетные установки работали по хасановским вертолетам. Где-то примерно вот здесь он и стоял тогда у борта, «Ворошилов» полным ходом уходил в море, а над Эль-Бахлаком вставали дымы пожарищ, и одна сверхдержава проиграла Эль-Бахлак, но и другая, как позже оказалось, вовсе его не выиграла, и вообще, по большому счету, все было зря, мелкая стычка пешек в уголке грандиозной шахматной доски…

— И каковы же впечатления, Татьяна Илларионовна? — спросил он беззаботно, отгоняя прошлое.

— Великолепно! — воскликнула она. — Я и не думала, что у вас есть такие корабли.

— И что же вы думали, интересно? — спросил Мазур с усмешкой. — Что у нас плавают на деревянных челнах бородатые комиссары в буденовках?

— Ну что вы. Я как-никак училась в Париже… Просто… — Таня замялась, подыскивая слова. — Просто так уж сложилось, что я, собственно говоря, никогда и не интересовалась Совде… Советским Союзом. Уж не знаю, как вы к этому и отнесетесь, но я никогда и не чувствовала себя русской. Это чудовищно?

— По-моему, это нормально, — подумав, сказал Мазур. — Коли уж вас ничто не связывает…

Она задумчиво произнесла:

— Папа постоянно твердил: «Мы, русские»… Но в том-то и дело, что это ничем не подкреплялось, понимаете? Зато мама… когда была жива… (на ее очаровательное личико набежала тень), и тетушки, и дядюшки, и бабушка с дедушкой… Они все не просто говорили «мы, французы…» Они меня возили во Францию столько раз, я там прожила у родственников, если суммировать, не менее пары лет, а потом университет, Париж… Я француженка, пожалуй.

— Одного я не пойму, — сказал Мазур искренне. — Почему вы в таком случае не переберетесь во Францию? Я слышал от вашего отца, что ваши французские родственники богаты и многочисленны…

— Ну да, у дяди Робера есть даже замок в Оверни, старинный, купленный у разорившихся потомков какого-то графа, чуть ли даже не из Монморанси… И все ко мне прекрасно относятся, — она чуть растерянно улыбнулась. — Не могу и объяснить, Кирилл Степанович… Такое впечатление, будто родина — здесь. Вы, наверное, не знаете, но такое со многими белыми, родившимися здесь, случается…

Она говорила доверительно и открыто, прямо смотрела в глаза — и все равно, Мазур прекрасно чувствовал, меж ними оставалась та самая стена, не позволявшая надеяться ни за что большее. «Ну и ладно, — сердито подумал он. — Ишь, неотразимчик… Мало ли на свете синеглазых златовласок… Нет, но какая прелесть…»

Таня непринужденно продолжала:

— Самое смешное, что многие из родственников не просто задавали тот же самый вопрос, а предлагали…

Она оборвала на полуслове, глядя через его плечо. Мазур тоже с профессиональной быстротой обернулся на отчаянный визг тормозов — подсознание отметило, что для окружающей обстановки это неправильный звук, и рука автоматически метнулась к кобуре из белоснежной кожи, отнюдь не пустовавшей согласно африканской специфике…