Международника высадили на полпути по его просьбе — вероятнее всего, возле одного из давно им облюбованных питейных заведений. Посольский с холуйским восторгом на лице распахнул перед ним дверцу и проворно зарысил на полшага впереди, показывая дорогу. Насколько понял Мазур, они направлялись не в кабинет посла, а в его личные апартаменты.

Личный кабинет, конечно, уступал размерами официальному, но тоже не смотрелся курятником. Посол восседал за столом, взирая на Мазура благостно, с широкой улыбкой, похожий в своих круглых очках на пожилую сову. Добавим, изрядно уже клюкнувшую сову. Стол перед ним был девственно чист, на нем не имелось никакого стеклянного компромата — но с первого взгляда ясно, отчего товарищ посол не смог присутствовать на столь ответственном мероприятии — изрядно уже заложил за галстук.

— Кирилл! — прямо-таки возопил, радостно, даже восторженно, обернувшийся от окна военный моряк. — Сколько лет, сколько зим!

И двинулся к Мазуру, распахнув объятия, сияя и лучась.

Мазур не сразу прогнал легкую оторопь. Вот уж кого бы больше в жизни не встретить… И ведь ни разу, слава те господи, судьба больше не сводила после Ахатинских островов — десять годочков с небольшим…

Семен Иванович Панкратов собственной персоной, бывший их замполит в том деле, а ныне, как доносит молва, немалый чин в Главном политическом управлении Советской Армии и Военно-Морского Флота. Сука редкостная. На погонах по две адмиральские звезды — цельный вице-адмирал, надо же. Ему должно быть шестьдесят пять — шестьдесят шесть, но выглядит гораздо моложе: румяный, как Дед Мороз, морщин не особенно и прибавилось, шевелюра цела, только совершенно поседела, импозантен и статен, как встарь, хоть картину с него, поганца, пиши…

— Кирилл! — с невероятным подъемом воскликнул Панкратов, форменным образом налетел на Мазура и сграбастал его в цепкие объятия, прижимая к себе, хлопая по спине, бормоча что-то растроганное. — Кирилл! Молодец! Бравый! Жив, чертушка, родной ты мой! И в огне не горишь, и в воде не тонешь! Я уж и не думал, что свидимся!

Ошарашенный этим энтузиазмом и напором, Мазур покорно мотался куклой в цепких объятиях. Из вежливости постарался улыбаться в ответ насколько удалось благожелательно.

— Сережа!!! — еще более растроганно возопил Панкратов, обернувшись к послу и одной рукой по-прежнему облапив Мазура за плечи так, словно боялся, что тот сбежит. — Ты бы знал, что это за парень! Смело можно сказать, воевали вместе! Прижало нас однажды, десять лет назад, крепенько, меня ранило, а Кирилл вытащил! Эх, было время!

Посол взирал на них прямо-таки умиленно. Придя в себя наконец и присмотревшись к Панкратову, Мазур с нешуточным удивлением осознал: тот, честное слово, не притворяется, не лицедействует, сам верит всему, что несет. Никаких сомнений. Искренне верит, что все тогда было именно так, давным-давно вбил это себе в голову и другим преподносит. Пожалуй что, не на шутку удивится, если напомнить ему, что все было весьма даже иначе: обстрел, и правда, случился серьезным, вот только «рана» Панкратова была едва ли не пустяковой царапиной, и ниоткуда Мазур его не вытаскивал — наоборот, матом приказал заползти под стол и не отсвечивать. Наскоро перевязал, правда, и не более того. Не то что удивится, а будет уверять, что это Мазур плохо помнит, как все было на самом деле.

Пожалуй что, ничего удивительного: начавши службу во флоте весной сорок первого, практически всю войну товарищ Панкратов ухитрился проторчать на берегу, стараясь по политической части — да и потом в море выходил пару-тройку раз. Та четверть часа, проведенная им под обстрелом на «Сириусе», оказалась единственным боем в жизни Панкратова (в котором сам он не принимал ни малейшего участия), а легонькое пулевое ранение, в плечо, по касательной — единственным ранением за сорок пять лет службы. И «прошагавший Отечественную от звонка до звонка» балтийский орел сам истово верил, что однажды «воевал вместе» с Мазуром, и Мазур его, раненого, вытаскивал из-под огня на своих широких плечах. Бывает и так. Не он первый, не он последний…

— Да, было время… — сказал Мазур, чтобы соответствовать.

— Скромничает! — захохотал Панкратов. — Ты бы его видел при параде, Сережа — награды вешать некуда. Воспитала партия орла!

Десять лет прошло, и Мазур уже не был тем молодым старлеем, что в компании ровесников сунул Панкратову под одеяло налитый водой презерватив. Пообтесала жизнь — и потому он держался безукоризненно: радостно улыбался старшему боевому товарищу, подавал идеологически выдержанные реплики, поддакивал. Слава богу, длилось это недолго: умиленно взиравший на них посол стал проявлять некое нетерпение, откровенно ерзая в кресле. И наконец с лучезарной улыбкой сообщил:

— Товарищи, за такую встречу надо бы…

И с просветлевшим лицом проворно извлек из тумбы стола початую бутылку коньяку, тарелку с крупно нарезанными здешними вялеными фруктами, завозился, извлекая стопочки по числу присутствующих.

— Ох, Сережа… — с неподдельной озабоченностью вздохнул Панкратов. — В свете антиалкогольной кампании и личных указаний надо бы поосторожнее…

Посол выпрямился в кресле, постарался придать своему лицу идейное выражение — но со стола ничего не убрал. «Молоток, — одобрительно подумал Мазур. — Ну, так его дальше ссылать вроде бы и некуда, хотя, конечно, есть глухомань и позахолустнее. Ну, все одно — дальше Кушки не пошлют, меньше взвода не дадут…»

— Ну разве что за встречу боевых друзей… — сказал Панкратов, воровато оглянувшись на дверь. — Лишь бы не просигнализировал никто, а то не отмоешься потом… — он понизил голос: — Свежий анекдот из Союза. Положил это директор секретаршу на стол и охаживает со всем усердием. Она хнычет: «Иван Иваныч, вы б дверь в приемную закрыли, а то видят все…» А он ей так сурово: «Нельзя, Маня! Еще подумают, мы тут водку пьем!»

— Я им просигнализирую, — недобро пообещал посол и принялся нетерпеливо разливать коньяк. — Консульскую миссию какую-нибудь придумаю и зашлю на северную границу, где народишко еще не знает, что Первая мировая кончилась… Ну что же, товарищи? За встречу боевых друзей!