Люди у трапа шарахнулись — затормозивший с отчаянным визгом и скрежетом небольшой грузовичок-пикап едва ли не уперся в них бампером. В кузове у него явственно различалась непонятная штука наподобие детских качелей, стоявший рядом с ней черный нажал на что-то ногой — и высоко в воздух взлетел белоснежный ком, рассыпаясь на множество порхающих листков.

Взревел мотор, грузовичок, лихо разворачиваясь, помчался прочь. Тут-то и захлопали пистолетные выстрелы — вслед за машиной, отчаянно паля на бегу, кинулось с полдюжины молодчиков в штатском. А, ну да, полковник Мтанга ни за что не оставил бы такое мероприятие без своих тихарей… Грузовичок, набирая скорость, скрылся за пакгаузом, тихари, упрямо неслись следом, уже не стреляя, — и где-то далеко за пакгаузами простучала автоматная очередь, завыла полицейская сирена.

Мазур перевел дух, бессмысленно глядя на тучу опускавшихся все ниже листовок: ерунда, не диверсия, не теракт, всего-то пачка прокламаций, запущенных в воздух какой-то нехитрой катапультой…

Все — и на палубе, и на пирсе — так и стояли в некотором оцепенении. Листовки бесшумно опускались на бетон пирса, на палубу, уже изрядно истоптанную сотнями ног. Мазур поймал одну в воздухе, присмотрелся: очень крупный шрифт, не столь уж и длинный текст с обилием восклицательных знаков, да вот беда — на французском…

— Что это? — спросил он, протягивая Тане листовку.

Девушка прочитала быстро, подняла на него удивленные глаза:

— Странно… Это вроде бы давненько улеглось, а уж приплетать сюда вас… Короче говоря, это обращение к коси. С призывом быть настороже и не доверять русским… потому что русские сюда прибывают, чтобы помочь фулу устроить резню, — она пожала плечами. — Ничего не понимаю. Это вроде бы давно улеглось, никто не вспоминал всерьез, никто не разжигал…

«Значит, нашелся ухарь… с бензинчиком», — сердито подумал Мазур. О чем уже говорилось.

Он взял у Тани напечатанную на скверной бумаге листовку, аккуратно сложил вчетверо и сунул в карман — Лаврику пригодится…

Клинок с золотой надписью по синеве в последний раз свистяще рассек воздух. Сделав еще несколько выпадов, Лаврик сунул саблю в ножны, сказал не без сожаления:

— Хороша железка, я бы себе тоже взял…

— Валяй, за чем дело стало? — сказал Мазур. — Там их еще столько… Точно таких нет, но интересных куча.

— Денег не хватит, — грустно сказал Лаврик. — Мне еще девушке подарки покупать, раз подвернулась такая оказия… Да и жене тоже… Вот если дотянем до следующей здешней получки… Самое смешное, вполне можем и дотянуть. Продержаться не месяц, а самое малое два.

— Понятно, — сказал Мазур. — Папа все еще волокитит переговоры по алмазам?

— Да не то чтобы, — ухмыльнулся Лаврик. — Он их попросту отложил, мотивируя это тем, что чересчур уж много трудов и забот отнимает предстоящая коронация и вообще введение монархии…

— Папа на высоте, — не без уважения констатировал Мазур. — А французы не давят?

— Не давят. Юмор в том, что коронация для них так же важна, как и для Папы.

— Им-то что за радость в этой клоунаде?

— Ну, не скажи, — прищурился Лаврик. — Не стоило бы употреблять столь уничижительных эпитетов. Клоунада — это у Бокассы. Это Бокасса невеликого ума. Благородный дон, сделал себя императором исключительно из жажды почестей. Папа у нас поумнее будет… Ты, правда, еще не врубаешься? Королем ему будет житься гораздо безопаснее. Прикинь… Свергать короля — задача гораздо более трудная, чем просто президента, будь он хоть генералиссимус. Во-первых, король — это уже иное качество. Тот, кто задумал путч против президента — мятежник. Тот, кто хочет свергнуть короля — претендент на престол. О-о-очень большая разница между этими понятиями. Просто переворот может устроить кто угодно — в Португалии были главным образом капитаны и майоры, а Батиста вообще был сержантом, правда, на приличной должности, не в каптерке сидел… Претендент на престол просто-таки обязан не уступать Папе знатностью рода и генеалогическим древом — что автоматически и резко сужает круг кандидатов. Всегда найдется масса народу, который возмутится: почему именно это рыло вздумало пролезть в короли? Друг за другом будут следить почище, чем сейчас Мтанга за ними за всеми… Во-вторых. Появляется дополнительная приманка для элиты. Теперь они будут не о путче думать, а драться за графские и баронские титулы, интриговать вовсю, как это было когда-то на Гаити. Опять-таки меньше будут думать о перевороте. Папа и историю знает неплохо, и человеческую природу. Монархия — это добавка стабильности. И французы это прекрасно понимают, даром что кучу своих королей свергли… Усек?

— Да, — сказал Мазур с уважением. — Папа есть папа…

— А то. Так что еще пару месяцев мы, точно, продержимся. Или чуть поболе. А значит, поработаем… Просто замечательно, что ты попал как раз на момент, когда Акинфиев наконец-то показал слабиночку…

— Ну, это ж не компромат. Это попросту тихушничество.

— Не учи отца… пироги печь, — усмехнулся Лаврик. — Любая слабиночка может быть зацепкой для вербовки, если грамотно подойти… Между прочим, мне тут сорока на хвосте принесла: Танюша свет Илларионовна уже давненько, оказывается, снимает маленький, но симпатичный домишко. В хорошем районе, этакий уютный утолок посреди густой рощицы. И папенька, похоже, об этом не знает. Что ты сделал скорбную рожу? Настолько зацепила, а?

— Да ерунда, — сказал Мазур искренне. — Просто теперь понятно, почему она так держалась. В таких домиках красотки обустраиваются не для того, чтобы заговоры сочинять.

— Да уж наверняка, — сказал Лаврик. — Я тебя, конечно, понимаю. Всегда неприятно, когда очаровательная лялька достается другому. Пренебреги. У тебя вон Принцесса есть… которая скоро будет самой натуральной принцессой. Тут пыжиться надо.

— У меня уже была когда-то одна принцесса, — сказал Мазур, вздохнув. — Причем не новодельная. Чего тут пыжиться…