Но робели оба, и, разумеется, оба соблюдали все формы, которых требовали приличия; да и без слов понятно, что каждый занял оборонительную позицию. Клара была вынуждена лгать — у нее не было иного выхода; она была связана по рукам и ногам. Сэру Уилоби оставалось только попросить — не прибегая, конечно, к слишком категорическому тону, — и она с готовностью преподнесла бы ему желанную ложь.

Ты сам виноват, мысленно обращалась она к нему, ты не знаешь жалости и готов раздавить Кросджея, чтобы наказать этого бедного глупенького мальчика за его преданность мне! Честь обязывает меня оградить его любым способом.

Привязанность к мальчику и чувство ответственности за его судьбу сослужили Кларе двойную службу: отвлекли ее от унизительной мысли о ее несостоявшемся побеге и заглушили тайное недовольство собой — за то, что она так неожиданно оказалась в столь коротких отношениях с полковником де Креем. Разумеется, во всем была виновата непреклонность Уилоби, которой тот так бахвалится. Этот человек не умеет прощать. Надо было во что бы то ни стало оградить Кросджея от его гнева; поэтому ей и пришлось обратиться к услугам полковника, изворотливость и ловкость которого не так пугала, как восхищала ее. Ведь Клара находилась в состоянии войны, Уилоби был противник, и, следовательно, только так и можно было смотреть на дело.

При всем этом на прямо поставленный вопрос она бы ответила правдой. Она могла себе позволить уклончивые ответы, отговорки, но прямою ложь — никогда. Одно неосторожное слово с его стороны, и она отбросит всякое лукавство. Уилоби прекрасно это понимал. Итак, Клара написала ему записку в три строчки («Их всего-то было три»), а затем эту записку уничтожила. Следовательно, одумалась, раскаялась, значит — она и в самом деле чувствовала себя пред ним виноватой? Поколебавшись между яростью и благоразумием, которое диктовала ему малодушная страсть, он решил во имя будущей мести не давать покуда воли своим подозрениям.

— Ну, и слава богу, — произнес он галантно. — Вы в безопасности и снова со мной! Это даже лучше, чем ваш драгоценный почерк. Я обрыскал всю округу, чтобы вас найти.

— Зачем же? Мы ведь живем не среди дикарей, — сказала Клара.

— Кросджей говорил о каком-то больном ребенке. Надеюсь, душа моя, вы переменили платье?

— Как видите.

— Кросджей сказал мне, будто вы направились к Хоппнерам и еще дальше, в какую-то лачугу. Но у ворот парка мне повстречался бродяга, который божился, будто видел, как вы пошли совсем в другую сторону.

— Вы, должно быть, дали ему денег.

— По правде сказать, да.

— Следовательно, вы заплатили ему за то, что он меня видел.

Уилоби тряхнул головой. Быть может, так оно и было — нищие ведь всегда лгут.

— Где же вы, однако, спасались, мой друг? У Хопперов о вас и не слышали.

— Не беспокойтесь. Тем, кто дал мне прибежище, заплачено. Дать им еще денег было бы сущим баловством. Вы слишком щедро бросаетесь деньгами. Оказалось, что болезнь прошла стороной. Каков потоп, однако! Я хочу зайти к мисс Дейл, посоветоваться с ней о своем туалете для вечера у миссис Маунтстюарт.

— Да, да, у нее отменный вкус.

— Безукоризненный.

— Несмотря на то что сама она одевается чрезвычайно просто.

— И всегда притом к лицу. Летиция — одна из немногих женщин, которым не хочется посоветовать убрать лишний бантик на лифе или прибавить еще одну складку на юбке.

— У нее верный глаз, — сказал Уилоби и, помолчав, еще раз повторил свою похвалу: — Да, глаз у нее верный.

Едва обозначившаяся у Клары ямочка на щеке показала, что Уилоби попался. Он понял, что ему уже не удастся возродить версию о Кларотной ревности. Но если так, что же дало этой девице повод молить его вернуть ей свободу? Вопрос показался ему унизительным, и он не стремился найти на него ответ.

Уилоби отправился разыскивать де Крея. Сей беспечный заговорщик, однако, не пожелал встретиться с ним с глазу на глаз. Он объявился лишь тогда, когда прозвенел колокольчик, призывающий к трапезе. За столом Клара обронила два-три словечка, которые послужили де Крею камертоном. После завтрака он провел с Уилоби час в бильярдной и умудрился проиграть ему несколько партий.

Весть о прибытии миссис Маунтстюарт заставила джентльменов вернуться в гостиную. Все решили, что она по какой-нибудь причине собирается отменить сегодняшний банкет. Но миссис Маунтстюарт приехала всего лишь посетовать на то, что им, быть может, предстоит лишиться одного из лучших украшений ее вечера — великого профессора Круклина, которого она пригласила нарочно для доктора Мидлтона. Она поехала, как было у них условлено, встречать его на станцию, так как профессор славился своей беспомощностью — о чем, собственно, и свидетельствовало его отсутствие. Он, верно, опоздал на поезд — во всяком случае, о нем нет ни слуху ни духу. Миссис Маунтстюарт сослалась на Вернона, который по ее просьбе обыскал все вагоны; он исходил также всю платформу вдоль и поперек, но так и не обнаружил профессора.

— И вот, — заключила она свой рассказ, — пришлось мне отвезти вашего водолаза домой, чтобы он мог скорее обсушиться: бедняга промок насквозь и стучал зубами. Он был похож на завернутый в губку скелет, и если не схватил простуду, значит, он и в самом деле неуязвим, и это не пустое бахвальство с его стороны. Ведь все эти спортсмены ужасные хвастуны.

— Да, да, они взбираются на Альпы, только для того чтобы прокричать об этом на весь свет, — подхватила Клара, испугавшись, как бы миссис Маунтстюарт не заговорила о том, что видела на станции полковника.