— Горностай! — крикнул Андрийко. — Ты где пропадал?

— Ходил в город поглядеть на польских ратников.

— Ври на здоровье! — смеясь, заметил Андрий, отлично знавший, зачем его товарищ ходит в город. — И оседлал коня, да и то не польского, а немецкого.

— Гм! Пожалуй, что и так! — подтвердил, улыбаясь, Горностай. — Добрый наездник на всякой лошади должен ездить.

— Как ты там ездишь, не знаю, но что-то уж очень недолго ты пропадал в табуне.

— Ну, не моя в том вина. Проклятый шваб принял в дом не то бирича, не то помощника каштеляна, которого величает старостой. Пожилой уже человек с колтуном на голове — смотреть противно. И, вместо того чтобы спокойно сидеть в корчме, оба старика притащились домой, подняли с постели Грету и велели подавать ужин. Я сразу юркнул под кровать, а когда старики выпили и разговорились, дал стрекача.

— Ага, значит, только облизнулся?

— Не совсем! Заморил червяка, но всё-таки до сыта не наелся. Ха-ха! Ну что каштелян, съел твой тумак или нет?

— Каштелян? Где же он? Разве ты не видел, как он встал, вышел из зала и уехал в город?

— Что встал и вышел, я знаю, но мне известно и то, что его нет в городе, вот так-то! Он ещё здесь, в замке!

— Но тут его нет! — возразил Андрийко.

— Да, ей-богу, он здесь! Староста говорил об этом Грете, когда я сидел под кроватью.

Дрожь пробежала по телу Андрийки.

«Если Заремба не в городе, значит, он, видимо, здесь! — подумал он. — Но если он здесь, то, наверно, задумал что-то недоброе…»

Он оглянулся. Шум в кухне усиливался с каждой минутой, время от времени доносился визгливый смех служанок, которых тащили танцевать парии. Из палаты то и дело выходили, спотыкаясь, молодые участники великокняжеского пира и направлялись на кухню, где былой шумней и оживлённей, чем в зале. Свидригайло любил пображничать, любил грубые шутки и не терпел на пиру присутствия женщин, поскольку собутыльники, вместо: того чтобы веселить его, «волочились за девками».

— Слушай, Горностай! Ты ступай к привратнику и прикажи от имени воеводы обыскать весь замок от подвалов до чердака.

— Искать Зарембу?

— Ну да!

— А ты?

— Я поищу его в палатах.

— Неужто полагаешь, что он ещё тут? Ведь его все знают.

— Если бы он не умел изменить лицо, то, наверно, не остался бы в замке. Прошу тебя, братец, не откажи. Может, я тоже когда-нибудь тебе пригожусь.

Горностай пожал плечами и удивлённо поглядел на товарища.

— Что ж, — сказал он, — коли так просишь, пожалуйста!

И он неторопливо удалился, Андрийко же пошёл в палаты. Переступив освещённый порог, он подумал:, кого, собственно, он ищет? Зарембу, который в продолжение дня уже десять раз мог покинуть замок? И, кто знает, может, опаска, а может, и предчувствие сжимали сердце и, несмотря на все доводы, заставляли его биться сильней.

В зале, где пировали, всё переменилось. Младшие бояре и старшая княжья дружина покинула столы. Одни ушли в челядню, другие на покой, зато Свидригайлу стало вольготнее развлекаться с князьями и достойниками за чарами. С конца стола ближе к двери убрали посуду, и на освободившемся месте скоморохи давали короткое представление из купеческой жизни.

Торговец, продавая соль, обвешивает на римских весах покупателей. Те идут к греку-аптекарю: проверка показывает, что торговец мошенничает. Ратники ведут его на суд княжьего тиуна. Прибежавшая на суд дочь торговца просит тиуна на минутку выйти. Вскоре он возвращается запыхавшийся, растрёпанный, красный, и приказывает принести весы аптекаря. И выясняет, что весы неверные. Торговца оправдывают, аптекарь получает нагайкой по спине. Придя домой, он жалуется жене, а та, вне себя от ревности, пробалтывается мужу, что торговую тайну выдал его собственный помощник, ныне любовник дочери торговца, и что он помогал ему не только продавать порошки, коренья да микстуры. Представление заканчивается ссорой, бранью и дракой супругов — обманутого аптекаря и брошенной любовницы. Хохот и дождь мелкой серебряной монеты был наградой скоморохам, а князь, прежде чем идти на покой, велел наполнить чары последний раз.

На хорах грянула музыка. Скоморохи пошептались и толпой двинулись к выходу, а один из них стал читать в честь щедрого и могучего Свидригайла предлинную оду. За скоморохами последовали дворецкий и подчаший великого князя; первый — готовить для высокого гостя постель, второй — поднести на сон грядущий чару вина, приправленного кореньями и мёдом. Подчашего сопровождали два ратника — согласно положению, все напитки и кушанья, которых должны были коснуться уста государя, охранялись вооружёнными мужами. Внимание Андрийки всё это время было приковано к невиданным до сих пор представлениям скоморохов. Вместе с другими он хохотал до упаду над их грубыми шутками и диву давался, каким образом они бьют друг друга по мордасам так, что звенит, а им, видать, совсем и не больно. С сожалением смотрел, как они уходят, и тут его взгляд невольно остановился на двух вооружённых ратниках: молодом безусом парне и пожилом смуглолицем, с пышным и чёрными усами воине. И вдруг… под ухом смуглолицего ратника он заметил небольшой шрам от стрелы. «Заремба!» — подумал юноша и тут же хотел выскочить из толпы и кинуться на ратников.

Но всё-таки сдержался. Из головы мигом вылетели шутки и прибаутки скоморохов. «А вдруг это всё-таки не он? Такой шрам может быть и у другого; а чёрные усы и смуглое лицо?.. Нет, у Зарембы лицо не такое!»

После минутного колебания Андрийко всё же решил пойти за подчашим в надежде всё выяснить. Подчаший подождал, пока в кухне подогреют вино, потом приказал повару выпить чарку, дабы убедиться, что оно не отравлено, налил другую и понёс на серебряном подносе в великокняжескую опочивальню.