Сказав это, Заремба поклонился и в ожидании ответа уже не поднимал головы. Свидригайло нахмурился.

— С ведома — да, но не с согласия. Я не стану подстрекать холопов и натравливать всякую сволочь на боярство и панов. Право держать оружие принадлежит только нам, а не толпе гречкосеев и свинопасов. Как великий князь, я велел им бросить оружие, и ни один из бояр, панов или князей не идёт с ними. Жалоба короля неуместна. Неужто Польша боится мужицкого цепа? Иное дело — польские смутьяны на Подолии. Их следует наказать, отдав захваченные ими волости законным владельцам, и бунт погаснет, как соломенный огонь. Это наши холопы, а не ваши. Они у нас не бунтуют, и мы не боимся их мятежа. Мои соглядатаи называли мне нескольких высокопоставленных особ-заговоршиков, поднявших холопов на польских панов. Известно ли и это вашей милости, как и про бунт?

Вопрос был каверзный. Хитрый посол загнал Свидригайла в угол и прижал к стене. Получилось, что уже оправдывается перед Зарембой великий князь, и это взбесило его. Глаза Свидригайла налились кровью, рука стиснула булаву.

— Ни слова! — ответил он, оглядев собрание. — И горе ему, если такой найдётся среди моих бояр! А ты, — Свидригайло, устремил свой взгляд на Зарембу, — скажи: кто возглавляет холопские ватаги? Но прежде подумай, и тогда горе тебе, если обвинишь невинного! Приведи свидетелей, представь доказательства, и смерть постигнет непослушных, — тут великий князь сделал паузу и потом добавил: — О, сколько голов слетит на краковском рынке, голов подольских смутьянов.

Вопрос был задан ясно. Никаких доказательств того, что заговор действительно существует, Заремба представить не мог. Называя и без того всем известные имена заговорщиков, он навлекал лишь кару на самого себя, может, даже смерть, потому что порой труднее трудного бывает доказать очевидную истину. И если даже удастся выпутаться целым и невредимым, то переговоры будут сорваны, авторитет серадского каштеляна навеки загублен, утеряна и возможность поддерживать интригами и каверзами замыслы польских государственных кругов. Поэтому Заремба, поклонившись, продолжал:

— Будь я послом, назвал бы имена, о которых слыхал в Кракове, и за мои слова отвечали бы соглядатаи. Но, как утверждает досточтимый луцкий воевода, я только посланец. Вот почему я могу назвать лишь одно имя: боярина Миколу из Рудников, который сжёг и уничтожил в Перемышленском повете все польские имения и вырезал всех, кто не успел спастись бегством, и даже напал на Перемышль.

Великий князь с облегчением вздохнул.

— Глупый ты, каштелян! — бросил он и засмеялся. — Пожаловался бы ещё на Дмитрия Дедька, который расколотил вас сто лет тому назад в Галицкой земле. Боярин Микола, как послушный подданный, просил моего согласия на действия; в марте сего года я запретил ему вести войну и велел вернуться в Рудники. Неужто он ослушался?

Заремба выпрямился во весь рост.

— Да! И мне пришлось собрать все силы повета, чтобы изловить опасного бунтовщика. Боярина я наказал и радуюсь, что поступил согласно воле вашей милости.

Великий князь умолк, не зная что ответить. Самолично осудив поступки боярина, он не мог теперь возражать против справедливых действий каштеляна. Побеждённый Заремба, казалось, одержал в конце концов победу.

Вдруг из рядов стоящих бояр выступил вперёд молодой витязь, его лицо пылало, глаза сверкали, губы дрожали. Это был Андрийко.

— Великий князь! — начал он уверенно. — Этот человек лжёт!

Заремба круто повернулся, точно его стегнули кнутом, и стал лицом к лицу с юношей.

— Смотрите, досточтимые, как укололи его мои слова! Он врёт, мало того, он знает о том и клевещет сознательно.

Свидригайло мигом почувствовал уверенность. Такой молодой витязь не обвинил бы напрасно во лжи посла-рыцаря, да ещё в присутствии государя. У него, наверно, есть доказательства, и можно не сомневаться, что посол лжёт.

— Всё это хорошо! — сказал Свидригайло. — Хорошо, что стоишь за правду, однако всё тобой сказанное придётся ещё доказать, ведь ты не рыцарь и рыцарского слова дать не можешь.

Из-за спины великого князя выступил Олександр Нос.

— Милостивый государь! — горячо заговорил он. — Андрий Юрша сказал правду. Покойный боярин, царство ему небесное, не получил ещё посланное вами из Чарторыйска запрещение, когда на него напал каштелян. Вот этот человек захватил боярина и замучил его в перемышленском замке огнём и железом. Залил смолой глаза, истерзал тело и подверг четвертованию.

Андрийко кинулся к стопам великого князя.

— Государь! Будь милостив! — взмолился он. — Я сирота, и покойный был мне другом и отцом. Накажи, государь, жестоко человека своим справедливым судом, а нет, прикажи решить нам спор единоборством!

— Откуда ты знаешь о смерти боярина? — спросил князь.

— От того самого посланца, который вёз покойному наказ, но не застал его уже в живых.

— Ах, от того мужика, который был у меня в Чарторыйске?

— Да.

— Слышишь, пан Заремба. Он вызывает тебя на единоборство. Откажешься или нет?

— Представляю особу короля… — с гордостью ответил каштелян.

— Чёрта лысого ты представляешь! — крикнул князь. — Не посол ты, а посланец! Коли согласен, я ни тебе, ни Юрше не запрещаю.