Дух городовой рати оставался бодрым; мещане-католики жадно ловили вести, и лица их вытягивались, когда беженцы описывали им грабежи и зверства шляхты. Каждый дрожал за своё добро, за жизнь, и всеобщий восторг по случаю близкого прихода католического войска гас с каждым часом. Томительное ожидание, точно страшный кошмар, охватило души лучан.

И вот ожидаемое пришло однажды ночью, точно первый снег после ясного солнечного дня. Поздно вечером старый Юрша сидел с племянником на выступе начальной вежи и, подперев рукой голову, грустно смотрел на далёкие, потемневшие над Стырем леса. Там, за ними, в двух милях от Луцка, раскинулись сёла, поля, луга, и там на голой равнине должно было разыграться или уже разыгралось решающее действие драмы польско-русского спора. Андрийко долго приглядывался к дяде, потом подошёл к нему и удивлённо спросил:

— Прости, достопочтенный дядя. Ты привёл меня сюда на башню, но не говоришь зачем!

Юрша точно пробудился от сна.

— Зачем? — спросил он протяжно. — Хотел поговорить с тобой с глазу на глаз. В толпе ратников и челяди ни на минуту не остаёшься с самим собой или наедине со своими. Хотел спросить тебя, будешь ли ты здесь или, может, поедешь на восток? Завтра уезжает князь Нос. Ты мог бы отправиться с ним.

— Я?.. На восток?.. Зачем? — удивлённо спросил юноша.

— Известное дело зачем! У тебя пожалование великого князя. И ты и Грицько можете ехать, если только пожелаете. Тут будет осада.

Андрийко вспыхнул.

— Неужто, дядя, ты мог подумать, что я её испугался? — спросил он запальчиво. — Или я вам здесь не пригожусь?

— Не горячись, Андрийко, не лотоши! Знаю я отлично, что ты осады не боишься и твоя помощь очень бы нам пригодилась. Но знаю и то, что отсиживаться многие недели, а может, и месяцы в стенах крепости не очень-то улыбается молодым людям. На татарском пограничье тоже, конечно, не рай. И там найдётся работа и ратное поле для рыцаря.

Андрийко пытливо поглядел воеводе в глаза и покачал головой.

— Я осады не боюсь, а вот ты, дядя, её боишься, — ответил он после минутного молчания.

Воевода вспыхнул.

— Что?

— Не я, а ты, — повторил Андрийко, — и боишься не за себя, а за меня, за надежду рода Юршей! Верно?

Воевода молчал.

— Но это, — продолжал горячо юноша, — это значит, что ты не веришь в победу великого князя и в успех обороны. Или, может, не так?

Воевода опустил голову.

— Так, сынок! — ответил он. — Я верю в смелость Свидригайла и его воинов, но не верю в победу. И хотя у шляхты западное оружие, ручные самострелы и хорошо обученные к пешему бою чешские наёмники, всё это пустое. Не опасаюсь этого я. У нас зато сила, любовь к земле и православной вере, а не жажда к наживе, к деньгам… Не сражения боюсь, а лукавства. Шляхта не победит Свидригайла, а перехитрит его. Вот в чём дело! Ударит исподтишка, н ударит крепко, и тогда мигом разбежится малодушное боярство, останутся лишь князья с дружинами. Дружины же малочисленны, а князья в вечной вражде. Разбитый Свидригайло не сможет помочь Луцку, это точно! И тогда на развалинах замка погибну и я, погибну охотно, если буду знать, что ты далеко в безопасности и счастлив. Поезжай к Носам…

— Нет, дядя дорогой, не поеду я из Луцка никуда, разве по твоему велению. А ты не захочешь прогнать меня вопреки желанию, вопреки клятве, которую я дал перед господом, бороться за народное дело.

Юноша умолк и, затая дыхание, вслушивался в долетавшие с реки ночные звуки. Ночь выдалась тёмная., безлунная, беззвёздная, только где-то на юге горели огни стана. Чей он был? Польский? Русский? А может, тот и другой, кто знает?.. Туда ещё до обеда послали лазутчиков, но они не вернулись.

— Народное дело! — воевода тяжко вздохнул. — Эх, кабы великий князь на малую толику осознал бы его! Отобрал по сёлам каждого десятого мужика, дал бы ему свободу, наделил землёй, перевёл не на замковую, а на боярскую службу, и тотчас выросла бы стена, о которую разбились каверзы всего мира, а не то что шляхты. Таковы были и гуситы! Необученные, слабо вооружённые, они вели войну со всей Германией, с самим римским цесарем и побеждали не раз и не два… Эй! Дайте нам двадцать тысяч таких паробков, как у Грицька, не страшился бы я ни за свою, ни за твою судьбу, ни за Луцк, народ и веру отцов. А так…

Громкий конский топот на дороге, ведущей из города, заставил воеводу умолкнуть. У ворот стража начала перекликаться с приезжим. Замелькали факелы, загрохотал цепной мост, и вскоре на площадь въехал высокий, статный всадник. Соскочив с коня, он стал подниматься по ступеням к воротам башни в сопровождении дозорных с факелами.

— Мне кажется, это Горностай! — радостно воскликнул Андрийко и кинулся навстречу гостю.

И в самом деле, минуту спустя, на площадке башни появился Андрийко, ведя под руку приятеля.

Горностай рассказал воеводе о том, как, проводив беженцев в Дубно, он вернулся, чтобы бок о бок с Андрием выдерживать осаду.

— Осаду! — воскликнули одновременно дядя и племянник, — значит, Свидригайла разгромили!

— Перехитрили! — поправил Горностай.

— Я так и знал! — бросил воевода. — Пойдём вниз, расскажешь, как было.

Они спустились по лестнице в просторную светлицу, сразу же под площадкой. Тут сидела попеременно дежурившая на веже стража… По приказу воеводы ратники сошли вниз, а Юрша и двое друзей уселись на лежанках, покрытых медвежьими и конскими шкурами. Тут Горностай и рассказал о разгроме на Стыре. Сам он в битве не участвовал, а слышал лишь всё из уст молодого Загоронекого, который после поражения встретился с ним по дороге в Степань.

По рассказу Загоронекого получалось, что литовско-русская рать стала вдоль Стыря у брода на виду польских полков. Никто покуда не предполагал вступать в бой. Через реку переправлялись без конца биричи и королевские посланцы, шла беспрерывная переписка, и казалось, государи наконец договорятся. После нескольких дней переписки и переговоров Свидригайло велел князьям, вельможам и всей придворной службе садиться на коней. Из любопытства двинулось с ним и боярство, хотя старый Монтовт умолял их не покидать стана. Остались одни немецкие наёмники, боярские дружины да челядь. На той стороне реки их прибытия ждали король, канцлер, князь Земовит мазовецкий и несколько панов из передней рады, а за ними стали в полном боевом порядке малопольские и великопольские рыцари с дружинами. Сигизмунд Кейстутович, Монтовт и князь Олелько Володимирович предостерегали Свидригайла, но тщетно. Так, в нарядной одежде, с утра уже пьяный, он и доехал до брода, не отдав иа случай нападения никаких распоряжений. Толпа бояр с песнями и пьяными выкриками следовала за ним.