Из восьми бабушкиных детей тетя Регина была самой младшей. Когда Регине было четыре года, ей в глаз попал крошечный осколок разбившейся стеклянной игрушки. И хотя малышка жаловалась на боль в глазу, осколок заметили слишком поздно. Регина потеряла глаз. Однако врач заверил мою бабушку, что все могло кончиться гораздо хуже, если бы осколок остался в глазу и дальше. С тех пор один глаз у тети Регины был стеклянным. А позднее она потеряла еще и зубы. Мы, дети, с восхищением смотрели на лежащий на ее ночном столике бережно обернутый чистой ватой стеклянный глаз и на искусственные челюсти в стакане с водой. В начальных классах мой брат часто хвастался товарищам, что у него необыкновенная тетя - она может разбираться на составные части. В его классе тете Регина была своего рода знаменитостью.

Когда после уроков мать заходила за братом в школу, одноклассники просили - если это его тетя, не может ли она хотя бы разочек показать, как у нее вынимается глаз. Мать, услышав как-то раз эти просьбы, влепила брату звонкую пощечину. Однако позднее, когда она об этом рассказывала, в ее голосе слышалась скрытая усмешка.

Тетя Регина интересовала меня гораздо больше, чем остальные родственники матери. С возрастом она стала еще эксцентричнее, влюбилась в моего отца и с восторгом слушала придуманные им истории.

Если верить рассказам матери, тетя Регина была бы самым красивым ребенком в семье, не случись с ее глазом несчастья. Старшая сестра тети (ей удалось вместе с семьей эмигрировать в Англию) тогда бросила в нее эту злосчастную стеклянную игрушку. Игрушка разбилась, и осколок попал тете Регине в глаз.

Лона встретила тетю Регину в Целендорфе, когда та возвращалась от своего любовника. Это был очень богатый человек. Ему тоже приходилось скрываться от гестапо, несмотря на то, что он был женат на арийке. Арийка с ним развелась, его имущество и магазин перешло в ее собственность. Однако именно это обстоятельство позволило ей заботиться о бывшем муже. Разумеется, тайно. У этого человека была куча денег. Мне он казался отвратительным, но тетя Регина была привязана к нему.

“Я же разведен”, - говорил он.
– “Если мы переживем весь этот ужас, мы сможем пожениться”.

Как ни странно, моя недоверчивая тетя безоговорочно верила ему. Мы с матерью называли его “этот миллионер”. Удивительно, но ему не удалось обзавестись фальшивым удостоверением личности. Несмотря на деньги и преданную заботу бывшей жены. Поэтому он всюду посылал мою тетю с разными поручениями. Она делала для него покупки, через нее он поддерживал постоянную связь с бывшими деловыми партнерами и даже с бывшей женой. Словом, моя тетя была целыми днями занята делами “этого миллионера”. Вечером она покидала его весьма комфортабельное пристанище в Целендорфе и смертельно уставшая возвращалась в свою квартиру на Коттбусер Тор. Мать ненавидела “этого миллионера”. Но ему удавалось доставать сигареты, которые Кэте Нихоф и Карл Хотце получали в обмен на овощи и продукты.

Жизнь в садовом домике Кэте Нихоф явно шла нам на пользу. Мы поправились, воздушные налеты не слишком беспокоили нас, а раз в неделю я даже учился, - по-настоящему, как в школе. Бывший школьный учитель Ханс Кохман появлялся у нас поздно вечером, чаще всего в конце недели. Он занимался со мной всеми школьными предметами, которые считал важными и которыми хотел заниматься, а потом набивал карманы своего пальто кусками сала и завернутым в жиронепроницаемую бумагу маргарином. В своем портфеле он носил только старые школьные учебники и литературу.

“Вряд ли меня будут обыскивать”, - говорил он.
– “А портфель наверняка откроют”.

Этот вежливый, всего боящийся человек не осмеливался носить в портфеле еду, однако случалось, что во время долгой поездки в электричке он совершенно открыто читал обернутый в газету томик своего любимого Томаса Манна. Когда мать заговорила об этом с ним, он ответил: “Никто из контролеров книг Томаса Манна не читал. А если и читал , то это же настоящая литература! Разве можно иметь что-то против нее?”

Ему очень везло - он ни разу не нарвался на контролеров. Но в случае реальной опасности я желал бы ему обладать хотя бы долей природного инстинкта, каким обладала тетя Регина.

Во всяком случае, я очень симпатизировал Хансу Кохману. Во время уроков немецкого языка к нам очень часто присоединялись остальные обитатели домика. Эти уроки превращались в коллективное чтение вслух. Каждый читал какое-нибудь произведение или отрывок из него. Иногда в таких занятиях принимала участие и Кэте Нихоф, и тогда чтение затягивалось до рассвета, после чего Кэте на своем мотоцикле уезжала обратно в лагерь. В своем портфеле Ханс Кохман привозил и драматические произведения. Чаще всего это были драмы Герхарта Гауптмана, любимого автора матери. Она радовалась, когда мы начинали читать “Бобровый мех”. И когда наступала моя очередь и я произносил наизусть “Иисус говорил своим ученикам - у кого нет ложки, пусть ест руками”, она слушала меня, затаив дыхание.

Мать любила все драмы Гауптмана и с удовольствием слушала любую - “Ткачи”, “Роза Бернд”, “Возница Геншель”. Ханс Кофман часто исполнял песню из драмы “Бобровый мех”: “Утренняя заря сулит мне раннюю смерть”. Он пел эту песню своим скрипучим голосом, его лицо выражало крайнюю печаль. Нам всем даже как-то не по себе становилось. “Хватит, господин Кохман, довольно. Поезжайте-ка домой, не то я, чего доброго, расхвораюсь”, - сказала однажды Кэте.

Кохман удивленно уставился на нее и возразил: “Да что вы,фрау Нихоф! Вы ведь женщина с сильным характером! И к тому же как будто сошли со страниц этой пьесы”. Честно говоря, пьесы Гауптмана меня не очень интересовали. Я находил их довольно странными, хотя радовался, глядя на счастливое лицо матери. Гораздо больше занимали меня книги по истории.