— Господи, да тут совсем ничего не изменилось! Kто бы знал, как я люблю нашу старую кухню! Джонни, золотко мое, ну-ка посмотри вокруг. Нравится? Но кто бросил сюда сковороды? Сковороды совсем заржавели — вот ужас! И почему это книга — грязнущая книга — там, где должны лежать чистые ножи? Ох, Лиззи, Лиззи, Лиззи!

— Давай не будем об этом, — сказал я. — Пусть все ле­жит, как есть. Лиззи ты все равно не переделаешь, а вот матушку расстроишь в два счета. Дело закончится неминуемой ссорой с Лиззи, которая весьма большого мнения о своем умении вести домашнее хозяйство.

— Ба! — воскликнула Анни, выразив в одном-единственном слоге свое мнение об этой добродетели Лиззи. — Впрочем, Джон, ты совершенно прав. Я постараюсь ни во что не вмешиваться, хотя мне это будет ой как нелегко. Пойми, я вложила в дом столько сил и забот, и видеть, как все идет вкривь и вкось... Однако оставим это. Джон, миленький, я в такой тревоге, что и не передать, и разговор о Лиззи — так, для отвода глаз.

 — Не плачь, сестренка, — попытался я успокоить Анни. — Выкладывай все, как на духу. Твоя печаль — моя печаль, и вдвоем, глядишь, нам будет легче. Ну, что у тебя там?

 — Джон, мой Том ушел вместе с мятежниками. Ты должен найти его и вернуть домой.

Меня глубоко тронули слезы Анни, и все же...

— Нет, сестренка, — сказал я, — я не смогу покинуть матушку и Лиззи, оставив их один на один с Дунами.

— И это единственное твое возражение, Джон? — спросила Анни.— А если бы ты был уверен, что с ними ничего не случится, ты бы согласился отправиться на поиски Тома?

— Погоди,— остановил я ее,— не торопись. Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Тут нужно все хорошенько обдумать и взвесить.

— Нет, никогда ты не любил Лорну по-настоящему! Немудрено, что ты так легко отказался от нее: у тебя на уме только скирды сена да снопы овса.

 - Сестренка моя дорогая, думаешь, если язык у меня не подвешен, так, значит, я совсем бесчувственный? Думаешь, если ты без памяти любишь Тома Фаггуса и своего малыша, то моя любовь не идет с твоей ни в какое сравнение? Думаешь, если я не твержу о своих чувствах с утра до ночи и не гримасничаю, чтобы все видели, как я стра­даю, значит...

Тут я прервался, почувствовав, что и без того произнес речь длинную сверх обыкновения.

— Ой, прости меня, Джон, прости, миленький, я совсем не хотела тебя обидеть!

— Хорошо, я отправлюсь на поиски твоего мужа, — сказал я, чтобы сменить тему разговора, потому что даже Анни я не решился бы рассказать о том, как я на самом деле люблю Лорну, — Я сделаю это при условии, что, пока меня тут не будет, ты устроишь так, что Дуны пальцем не тро­нут матушку, Лиззи и нашу ферму. Даже ради твоего Тома я не оставлю их на произвол судьбы. Пусть сено и овес сгорят синим огнем, но и волос не должен упасть с головы матушки и даже с маленькой Лиззи, при всей твоей к ней неприязни.

— Ну что ты напустился на меня, Джон, ведь я всего лишь слабая женщина! Ну подумаешь, сказала невпопад, зачем же каждую глупость принимать так близко к серд­цу? Ради Бога, верни Тома домой, а потом можешь бранить меня, сколько душе угодно, я лишь буду благодарить, тебя, стоя на коленях.

— Я не обещаю вернуть Тома домой, но я обещаю сделать все, что в моих силах, если только буду уверен, что во время моего отсутствия с матушкой ничего не случится.

Анни задумчиво посмотрела на меня, потом на малыша, и сказала:

— Хорошо, я рискну ради моего ребенка.

— То есть, как это «рискну»? Что это значит? — в недоумении спросил я.

Анни ничего не ответила. Она доверху наполнила сид­ром мои жбаны и сказала:

— А теперь отправляйся к своим косарям, братец, да потрудись нынче на славу. Поцелуй крестника перед уходом.

По мелочам я всегда уступал Анни, и поскольку сейчас тем более не из-за чего было спорить, я поцеловал ребенка и, подхватив жбаны с сидром, отправился в поле.

Когда я вернулся домой с работы, на дворе стояла ночь, вокруг стелился густой туман, и дождь, проклятущий, лил, как из ведра. Промок я, конечно, насквозь, и сердце у меня просто заныло от счастья, когда, переступив порог, увидел Анни, снующую у плиты, а не Лиззи, вечно обложенную своими книжками и мечтающую неизвестно о чем вместо того, чтобы спроворить что-нибудь на ужин устало­му и голодному брату. Матушка сидела в углу, украдкой поглядывая на Анни и не смея похвалить ее, чтобы не сердить Лиззи. Лиззи, впрочем, не выказывала никакой ревности, потому что ее, соскучившуюся по старшей сестре, тянуло к ней, как никогда прежде, и чудесный малыш, уснувший на коленях Лиззи, лишь усилил это чувство. Вот поэтому Анни было позволено вдосталь похлопотать около плиты, чем она с успехом и воспользовалась.

— Первое, что ты должен будешь сделать утром,— сказала Анни, когда матушка и Лиззи оставили нас вдвоем, - это воротить домой моего разбойника, как ты и обещал.

— Да ну тебя, — поморщился я, не принимая шутки, — я обещал тебе лишь отправиться на поиски твоего благоверного, да и то лишь при условии, что ты отвадишь Дунов от нашего дома.

— Сказано — сделано. Письменное обязательство тебя устроит? — С этими словами Анни положила мне на колени какой-то свиток, наслаждаясь моим совершенным недо­умением.