— Их зовут Дуны из Беджворти-Вуд, ваша милость. А числом их около сорока, не считая женщин и детей.

— Сорок Дунов! Вор на воре! Да еще плюс женщины и дети, черт побери! И давно они поселились в ваших краях?

— Приблизительно лет тридцать тому назад, милорд, и может, и сорок. Они свалились на нашу голову еще до ве­ликой войны [36] , задолго до тех времен, что остались у меня в памяти.

— Понятно, Джек. То есть задолго до того, как ты появился на свет Божий. Это хорошо, что ты говоришь правду: если я кого ловлю на противоречиях, лжецу остается упо­вать только на милость Божию. Мне нужны свои люди на западе страны, и ты мне еще пригодишься, когда я разде­лаюсь с предателями здесь, в Лондоне. А правда ли, что рядом с вами живет семья по фамилии де Уичхолс?

Он спросил это совершенно неожиданно, словно хотел застать меня врасплох, и, спросив, взглянул мне прямо в глаза.

— Да, милорд, есть такие. Но барон де Уичхолс живет совсем не рядом с нами.

— Ах, так он еще и барон! Подумать только! Этот мошенник собирает налоги в свою пользу, а не в пользу короля. Денежки оседают у него в кармане, так сказать, в самом начале пути. Ну ничего, я с этим еще разберусь, дай срок. Эти негодяи, этот пьяный сброд из Западной Англии еще попляшет под мою дудку!

Услышав такое заявление, я не выдержал и решил вступиться за честь земляков.

— Ваша милость,— начал я,— хотя вы являетесь глав­ным судьей и стоите на страже справедливости, но судите вы о наших людях совсем не справедливо. В нашем Орском приходе проживает добрый и законопослушный народ, и с той поры, как я приехал в великий город Лондон, я не встретил здесь никого, кто был бы честнее, обязательнее и порядочнее, чем наши соседи. Народ у нас миролюбивый, и мы не выставляем напоказ...

— Довольно, славный Джон, довольно! Скажи-ка, слы­шал ли ты и подозреваешь ли де Уичхолса в том, что он — в сговоре с Дунами из Беджворти-Вуд?

Он проговорил это медленно и снова, как в прошлый раз, заглянул мне прямо в глаза, и меня его взгляд бук­вально заворожил: я не мог сказать ни словечка, потому что мысли у меня разбежались от неожиданности, а отвести глаза от его милости я тоже был не в состоянии.

— Достаточно, — нарушил молчание судья Джеффриз, — тут и без слов все понятно. Ясное дело, тебе такое и в голо­ву не могло прийти. Скажи, встречался ли ты когда-либо с человеком по имени Том Фаггус?

– Да, сэр, и неоднократно, Это мой родственник, и я боюсь, что он намерен...

Я хотел сказать, что Том Фаггус намерен жениться на Анни — мне это стало ясно, как божий день, когда он по­бывал у нас в последний раз,— но положение его непроч­ное, а жизнь полна случайностей... Вот какие мысли стре­лой пронеслись у меня в голове, но в последний миг я сдержался, решив не впутывать в это дело Анни.

— Том Фаггус — добрый человек, — промолвил судья Джеффриз, и на его широком квадратном лице появилась улыбка, говорившая о том, что судья уже встречался с мо­им родственником. — Мастер Фаггус ошибается в вопросах о праве собственности, — продолжил судья, — но в целом он человек исключительно прямодушный: предоставляет счет адвокатских расходов, причем оплаченный, из чего видно, что он не собирается играть с законом в кошки-мышки. Тем не менее, мы обязаны взыскать с него судебные издержки как со стороны, проигравшей дело, поступая с ним, как с любым другим просителем в аналогичной ситуации.

— Да-да, конечно, сэр, — поспешил согласиться я, ни­чего, по правде сказать, не понимая в этой тарабарщине.

— Боюсь, они его там вздернут,— неожиданно сказал лорд главный судья, понизив голос и перейдя на нормаль­ный язык, — так и передай ему от меня. Я-то его пальцем не трону, но меня на все не хватает, а за всеми горе-законниками не уследишь. Том, я знаю, был человеком щедрым, и не раз задавал отличные обеды, но кое-кто из наших судей забыл старую хлеб-соль. Скажи ему, пусть изменит имя, или пойдет в священники, или выкинет еще какую-ни­будь штуку в этом роде, чтобы и впрямь не загреметь на виселицу. Думаю, стать священником — лучший вариант, потому что, я знаю, Том Фаггус — отличный лицедей, а церковную десятину можно собирать, не вылезая из седла. Спрошу тебя еще кое-что, и будем считать, что в настоящее время ты мне больше не нужен.

Сердце мое радостно забилось: Господи, неужели я, наконец, избавлюсь от проклятого Лондона!

— Не ведутся ли в вашей части графства какие-либо подстрекательские или бунтарские речи против его величества?— спросил судья Джеффриз.

— Что вы, милорд, ни единого словечка! Мы молимся за него в церкви, мы славим его под нашими мирными кры­шами, надеясь, что Господь услышит нас и пошлет ему здо­ровья. Только в такой связи мы и говорим о короле, и ни о чем другом речи нет: много ли мы, простые люди, знаем о его величестве?

— Ну вот и хорошо; так оно и должно быть. А вообще, чем меньше судишь да рядишь о высоких материях, тем лучше. Но мне известно, что в Тонтоне, и ближе к вам, в Далвертоне, и, совсем рядом с вами, в Эксмуре, происхо­дят такие дела, что верховной власти давно пора вмешаться и навести там порядок. Однако, я вижу, ты об этом ни­чего не знаешь. Что тебе сказать, Джон? Ты мне понравил­ся: никто еще не был со мной столь откровенен и чисто­сердечен, как ты, никто не говорил правды, не пряча глаза от страха, и вот что я тебе скажу: если ты, не дай Бог, вле­зешь в какие-нибудь темные дела, даже я не смогу выта­щить тебя из петли. Держись подальше от Дунов, подаль­ше от де Уичхолса, подальше от всякого такого, что вне твоего разумения. Я, признаться, хотел сделать тебя своим доверенным лицом, своим орудием, но теперь вижу, что для этого ты слишком прям и простодушен. В ваши края я по­шлю человека более искушенного в жизни, Но если я ког­да-нибудь обнаружу, что ты стал чужим орудием и дейст­вуешь с противной стороны, тебе несдобровать. И еще запомни: о нашем разговоре ты не должен рассказывать никому.