Топоров Владимир Николаевич
Шрифт:
Митрополит немедля посылает к Сергию двух архимандритов, Герасима и Павла, передавая с ними некоторые поучения из Писания: тъй бо яко отець учааше и яко сына наказааше. Алексий был мудр, опытен и искушен в ведении человеческой души. Знал он и Сергия и начал свое наставление не с уговоров, а с похвалы — он узнал про жизнь Сергия в дальней пустыни и что имя его прославляется и там, но воздвижения церкви и собрания братии для Сергия уже достаточно, и поэтому нужно выбрать наиболее преуспевшего в добродетелях ученика и поставить его настоятелем монастыря вместо себя. Знал митрополит и то, что заставит Сергия вернуться в Троицу:
Сам же пакы възвратися в монастырь святыа Троица, яко да не надлъзе братиа, скрьбяще о разлучении святого ти преподобиа, от монастыря разлучатся.
И в помощь Сергию:
А иже досаду тебе творящихъ изведу вънъ из монастыря, яко да не будет ту никого же, пакость творящаго ти; но токмо не преслушай нас. Милость же Божиа и наше благословение всегда да есть с тобою.
И Сергий — посланцам митрополита:
Вся от твоих устъ, яко от Христовых устъ, прииму с радостию и ни в чем же преслушаю тя.
Когда митрополиту донесли о решении преподобного, он зело възвеселися съвръшенному его послушанию и вскоре послал освятить поставленную Сергием церковь в честь Благовещения Пречистой Богородицы (иже и до ныне стоит благодатию Христовою, — замечает Епифаний). Сергий же отправил к митрополиту своего ученика Романа, который и был благословлен на священничество и игуменство в новооснованном монастыре. Сергий же вернулся в Троицу.
Встречен был Сергий с превеликой радостью. Вся братия вышла навстречу ему, его же и видевше мняху, яко второе солнце возсиавше […] И бяше чюдно зрение и умилениа достойно: ови убо бяху руце отцу лобызающе, инии же нозе, овии же ризъ касающеся целовааху, инии же предтекуще толико от желаниа хотяще зрети на нь. Духом радовался и Сергий, увидев вместе своих детей.
Перед описанием этой встречи Сергия братией — неожиданная вставка, отрывающая описание возвращения Сергия в Троицу от его встречи там. Пожалуй, единственным (но все–таки едва ли достаточным) основанием для введения в этом месте в текст обозначенного отрывка можно считать тему поставления в игумены в монастыре Святого Благовещения, тоже, казалось бы, исчерпанную после того, как читатель узнал, что на это место уже получил благословение ученик Сергия Роман. Но можно думать, что, вводя этот отрывок в повествование, Епифаний имел в виду и следующую главку о епископе Стефане, с которой описываемый здесь отрывок объединяется (хотя и неискусно, с нарушением пропорций) темой чуда.
Из вставного отрывка следует, что Сергий хотел, чтобы игуменом Благовещенского монастыря был Исаакий–молчальник, для чего ему, конечно, надо было выйти из безмолвия. Но он, любя безмлъвие и млъчание, не хотел этого и умолял Сергия благословить его на молчание. Тот согласился и велел Исаакию прийти к нему наутро после божественной службы. Исаакий так и сделал. Сергий, перекрестив его, сказал: «Да исполнит Господь желание твое!» Когда же он благословил Исаакия, тот увидел, как из руки Сергия вышло огромное пламя и окружило его, Исаакия.
И от того дни пребысть, молчя без страсти молитвами святого Сергиа: аще бо некогда хотяаше и с тихостию каково рещи, но вьзбраним бываше святого молитвами. И тако пребысть млъча вся дни живота своего, по реченаму: «Аз же бых, яко глух, не слыша, и яко немъ, не отвръзаа устъ своих». И тако подвизався великим въздръжанием, тело свое удручаа ово постом, ово бдением, ово же млъчанием, конечнее же послушаниемь до последняго своего издыханиа. И тако в том предасть душю свою Господеви, его же и въжделе от юности своея.
Так, попутно и в другой связи, мы узнаем еще об одном подвижнике из Сергиева круга и еще об одном чуде о Сергии.
В изложении Епифания «киржачское» пребывание Сергия легко принять за краткий эпизод в его жизни. А между прочим он продолжался три–четыре года и, вообще говоря, мог растянуться на всю оставшуюся жизнь, притом едва ли он затмил бы то, что уже было сделано в Троице. Но о себе и своей славе Сергий не думал — только о Боге и том деле, которое было бы воплощением Божьего замысла. Уход из своего монастыря навстречу неизвестности, вероятно, был не из легких, но в нем не было ни обиды, ни раздражения, ни расчета на то, что его не отпустят или, отпустив, спохватятся и вскоре же вернут в Троицу. Во всяком случае Сергий сделал свободный выбор, и скорее всего это был правильный выбор — он не породил ни розни, ни вражды, ни ненависти; более того, он, вероятно, уничтожил само их основание, корень их и наиболее надежно, хотя и не скоро, привел к согласию. Митрополит Алексий, которому нельзя отказать в доверии к Сергию, чуткости и понимании мотивов его поведения, едва ли мог смириться с уходом Сергия из монастыря, но он имел терпение не торопить Сергия с возвращением и тем более не использовать в этом случае свою власть. В конечном счете и Сергий, и Алексий смотрели на сложившуюся ситуацию одинаково — «Оба ждали, чтоб назрело время, разрешили жизненную трудность в духе вольности и любви». Именно этот дух и позволил Сергию сразу же, легко и тоже свободно принять увещание Алексия и вернуться в Троицу — так удивительно просто и естественно, как будто ничего до того и не случилось. И тот же дух объясняет, почему Сергий отказался принять предложение митрополита удалить из монастыря виновников ухода Сергия, недовольных введением общежития. «Это не стиль Сергия», — скажет по этому поводу жизнеописатель святого. Когда Сергий вернулся в Троицу, Стефана там уже не было. Вероятно, он пребывал в своем московском Богоявленском монастыре, но после смерти Сергия он снова появляется в Троице. Он оказался именно тем свидетелем, от которого Епифаний узнал многое о детстве его брата.
Сергий победил — просто и тихо, без насилия, как и всё делал в жизни. Не напрасно слушался голоса, четыре года назад сказавшего: «Уйди». Победа пришла не так скоро. Но была полна. Действовал он тут не как начальник, как святой. И достиг высшего. Еще вознес, еще освятил облик свой, еще вознес и само православие, предпочтя внешней дисциплине — свободу и любовь (Зайцев 1991, 103).
Тема чуда, свидетелем которого довелось стать Исаакию–молчальнику, продолжена в главке о епископе Стефане Пермском: Епифаний явно озабочен тем, чтобы не упустить возможность лишний раз обратиться к этой теме — это его уровень: здесь он ничего не упустит, в отличие от многих других эпизодов из жизни преподобного, которые говорят о Сергии значительно больше и позволяют глубже понять тип святости, явленный Сергием. Вот и здесь рассказ о чудесах продолжает, строго говоря, необязательный в этом месте перерыв в теме монастырского строительства, связанного с Сергием или его учениками. У Епифания есть и предлог или повод для перехода к «тауматической» тематике: