– Бог, Которому мы служим, – ответила Надежда, готовясь угостить сестру с дороги горячим монастырским чаем.

Вера присела за стол, не раздеваясь и погруженная в свои невеселые переживания.

– Ты счастлива? – задумчиво спросила она, глядя на Надежду, стоящую перед ней такой родной и в то же время такой неузнаваемой: в строгом черном платье, такой же черной шерстяной кофточке, белом платочке.

Надежда почувствовала, что на душе сестры лежала какая-то тяжесть.

– Как все странно, – задумчиво продолжила Вера. – Ты сама отказалась от всего, что имела, чтобы жить здесь. А я лишилась всего, сама того не желая, и теперь буду жить в своем «монастыре», который называется тюремной зоной. Видишь, сестричка, какие мы с тобой одинаковые и разные…

И, заплакав, стала рассказывать о приключившейся с ней беде.

– Я не умею ничего из того, что умеешь ты: ни служить Богу, ни молиться, ни стоять в храме, – Вера вытерла слезы, снова став задумчивой. – Поэтому прошу: помолись за меня, грешную. Для этого я приехала к тебе. Завтра утром мне нужно быть в милиции, оттуда – в суд. Прокурор и обвинитель будут требовать наказать меня на полную, народ вообще готов повесить, расстрелять, растерзать, причем сделать это публично, чуть ли не в прямом эфире, чтобы, как говорится, другим впредь неповадно было. Я не знаю, как все это переживет отец, он и так на грани физических и душевных сил. Ничего невозможно сделать. От папы отвернулись все, даже самые близкие его друзья, брезгуют с ним общаться. Но я хочу, чтобы ты поверила мне: я не виновата. Не виновата! Меня подставили, использовали для того, чтобы насолить отцу, отомстить ему, расправиться перед выборами. Они уже и так проиграны. Поэтому я не буду ждать, когда мне огласят приговор. Если дело дойдет до суда, то я… с собой… Молись обо мне, сестренка. Прости за все и молись за мою грешную душу.

И она снова горько заплакала.

Надежда обняла Веру, и слезы тоже навернулись у нее на глазах.

– Ты хочешь сделать нашему отцу еще больнее?

– У меня просто нет иного выхода… Я освобожу себя и всех от этого позора.

– Нет, сестричка, если ты на это решишься, то навлечешь на отца, всех нас еще больший позор, а на себя – гнев Божий.

– Мне и так нет прощения, – Вера не могла сдержаться от рыданий. – Пусть уж лучше раз и… Я в тупике. Никто и ничто не может мне помочь! И потом… Об этом никто не знает, только ты: меня вынуждают, от меня требуют…

– Что от тебя требуют? – встревожилась Надежда. – Лезть в петлю?

– Что угодно: в петлю, наглотаться наркотиков, порезать себе вены – что угодно!

– Кто требует? Говори, кто тебя шантажирует?

– Я не знаю, как их зовут, кто они, откуда, – Вера стала бледной. – Они появились сразу после того, как я очутилась в том состоянии беспамятства. Теперь приходят каждый раз по ночам, едва начинаю засыпать. Я боюсь сомкнуть глаза. Только начинаю дремать – появляются они: во всем черном, окружают меня и требуют, требуют, требуют… Особенно та, что главная: высокая, худая, с каким-то знаком или орденом на груди. Она требует сделать это немедленно, сует мне в руки бритву, говорит, где взять психотропные препараты. Я боюсь, Надя, боюсь, я не знаю, как бороться с ними. Они начинают меня мучить, бить, угрожать… Я спрашиваю их: «За что вы меня так мучаете?». А они говорят: «Ты сама знаешь!». Что знаю? Я ничего не понимаю, что происходит, кто эти призраки. Не могу, нет сил!

– Это тебе внушает дьявол и его слуги, – Надежда еще жарче обняла сестру, – это они внушают такие страшные мысли. А если поддашься – уже действительно не будет прощения. И никто тебя не сможет вымолить от этого страшного греха. Никто.

– Я не виновна.., – Веру охватил страх.

– Раз ты говоришь, что невиновна, то выход есть. Найдется выход! Нужно лишь верить Богу, молиться Ему и вручить свою судьбу в Его руки. Но это должна сделать ты – сделать так же решительно, как поверила обманщикам, подставила под удар нашего родного отца. Выход один: доказать, что ты невиновна. Не в петлю лезть, а бороться за правду, потому что Бог – в правде. Он Сам есть Правда.

– Я не виновата.., – простонала Вера, – но не знаю, что делать, как бороться дальше. Все, что можно, уже сделано. И все бесполезно.

Надежда опустилась на колени перед святыми образами и начала безмолвно молиться. За окном пошел дождь, забарабанив крупными каплями по окошку, где-то вдалеке послышались раскаты грома.

– Пошли, – Надежда решительно взяла ее за руку.

– Дай хоть чаю попить, – та не понимала, куда тянет сестра.

– Еще будет время.

– Да я скоро…

– Говорю, будет еще время: и на чай, и на все остальное. Пошли к матушке игуменье. Нужно посоветоваться. Есть один план.

Игуменья внимательно выслушала рассказ Веры, а потом, взглянув на обеих, вдруг улыбнулась.

– Сколько вижу близняшек, всегда поражаюсь премудрости Господней. Ни один художник, даже самый талантливый, не способен воспроизвести то чудо, которое творит Господь. Смотрю вот и думаю: как вас родители различают? Даже родинки на лице у вас одинаковы, обо всем остальном и говорить нечего: абсолютная копия. Как в зеркале. А вот по духу – ничего похожего, как земля и небо. Почему так?..

Затем внимательно посмотрела на Веру.

– Решила, значит, не по-Божьему, а по-своему найти выход? Тут мы тебе не помощники, напрасно пришла. Петли у нас нет, фонарных столбов тоже, да и бритвой не пользуемся: поди, не мужики. Разве что в речку. Бултых – и дело с концом. Неподалеку отсюда старая мельница осталась, может, жернова сохранились. Так бери жернов – и в речку. С разбегу, чтобы наверняка, а то волной назад вдруг выбросит. Речка, знаешь ли, не всех утопленников принимает. Тогда с тобой новых хлопот не оберешься: откачивать, «скорую» вызывать…