Еще прошу тебя за свою сестричку. Я не умею любить так, как любит она, во мне нет ровным счетом ничего того, чем наполнена ее душа: верой, благородством, добротой, умением терпеть, прощать, молиться за всех. Не оставь ее, Господи, ведь она отправилась туда, где ждут меня. Укрой ее Своей помощью, укрой нашу тайну, пусть она останется тайно до тех пор, пока не откроется правда. Ты же знаешь, Господи, что я не виновата в той страшной аварии. Но если нужно, чтобы за мою жизнь наказали меня – я готова принять любой приговор, любое наказание. Пусть будет воля Твоя, Господи.

Я исправлю свою жизнь. Обещаю Тебе, Боже. Может, Ты ждешь от меня особых молитв, которыми Тебе молятся верующие, но я этих слов и этих молитв не знаю. Просто обещаю Тебе: моя жизнь будет другой. Я буду просить и уже прошу Твоей помощи, чтобы изменить ее. Не гнушайся меня, Господи, не отвергай меня. Прими меня в Свою милость и Свою любовь…

Сколько времени так простояла Вера в слезах и молитве – она и сама не знала. Время для нее остановилось. Оно просто исчезло. Ее грешная, опустошенная душа стояла пред Богом и плакала. А время отступило перед этой мольбой. Просто исчезло…

…Надежду определили в камеру предварительного заключения сразу после того, как та явилась с повесткой в отделение милиции. Она не могла не заметить людей, толпившихся возле этого здания, что-то выкрикивая и держа в руках какие-то транспаранты.

– Видели, госпожа Смагина? – следователь кивнул в сторону приоткрытого окна, куда доносились эти выкрики. – Это по вашу душеньку. Народ жаждет отмщения, расправы над вами. Показательного суда требует, а некоторые – даже показательной смертной казни. Просят поставить вас посреди улицы, разогнать машину и на полной скорости сбить вас, чтобы вы узнали, почувствовали на своей шкуре то, что испытали детишки вместе со своей воспитательницей, когда вы проехались по ним.

– Моя.., – начала было Надежда, хотев сказать: «Моя сестра не виновата», но тут же осеклась, вспомнив, что взяла на себя ее роль.

– Что «моя»? – по-своему понял следователь. – Моя твоя не понимай? Так что ли? Суд все разъяснит, объяснит, все докажет и поставит жирную точку. Как поют ваши будущие сокамерницы, «недолго музыка играла, недолго фраер танцевал». Никто не даст вам избавленья: ни Бог, ни царь и ни герой. И папаша не поможет. В последнее время внимание к таким ярким, популярным особам, как вы, и таким делишкам, которыми вы занимаетесь, особое. Кончилось время, когда «мажорам»[11] все сходило с рук. Пресса большой шум подняла, теперь ничем не откупитесь и ничего не спрячете. Судебный процесс будет широко освещаться. Звездой станете, Вера Павловна Смагина! Даже не звездой, а звездищей! А потом «зазвездите» по приговору суда на несколько лет к таким же преступницам.

– Преступницей будете меня называть, когда докажет суд и огласит этот свой приговор, – спокойно остановила его Надежда.

– Ишь, какие мы грамотные, – рассмеялся следователь. – «Когда докажет суд». Уже все доказано! Несколько дней – и дело передаем в суд. Я надеюсь на ваше благоразумие, что не будете отрицать бесспорные факты и поможете нам установить некоторые детали, как, например, как к вам в руки, а потом в организм попал новейший психотропный препарат. Где вы его взяли? Кто помог достать? Каналы, имена – нас интересует все. Упираться с вашей стороны – лишь отягчать и без того тяжелую участь. Поможете – суд, будем надеяться, учтет ваше искреннее желание помочь следствию.

– Мне не в чем признаваться, – спокойно повторила Надежда. – Коль считаете, что все доказано – можете судить меня по всей строгости закона. А коль доказательств мало – значит, ваше следствие необъективно.

– Упираться не в ваших интересах, госпожа Смагина, – следователь устало зевнул, прикрыв рот лежащей перед ним раскрытой папкой. – У нас доказательств относительно вашей вины больше, чем достаточно. А если врачам не удастся спасти жизнь воспитательницы, которая бросилась наперерез вашему безумству, то ваше дело будет иметь еще более печальные последствия. Так-то вот… Молите Бога, чтобы воспитательница осталась живой. Хотя я забыл: вы и в Бога-то не верите. Только в деньги да всемогущество своего любезного папаши. Только ничто не поможет: ни папаша, ни его деньги.

– А Бог поможет, – Надежда сохраняла полное спокойствие и не пыталась оправдываться.

– И давно вы в Него поверили? – усмехнулся следователь. – Иль как в той пословице: «Гром не грянет – мужик не перекрестится»? Поздно, Вера Павловна, поздно: и креститься, и молиться, и гордиться.

– Молиться никогда не поздно. И никому.

– Что ж, приятной молитвы вам, госпожа Смагина!

И следователь вызвал конвой, чтобы препроводить арестованную в приготовленную для нее камеру предварительного заключения.

Надежда присела на краешек деревянного щита, служившего койкой, а потом, посидев немного, прилегла, поджав ноги. Смотреть было не на что: четыре стены, окрашенные серой краской, тусклая лампочка под самым потолком, маленькое зарешеченное окошко, соседка, сидящая напротив и уставившаяся на свою временную сокамерницу тупым, ничего не выражающим взглядом. На вид ей было лет тридцать, хотя можно было дать и все пятьдесят: испитое лицо, наколки на плечах и спине, наколки на голенях и бедрах. Судя по всему, эта женщина была здесь не впервой: она развалилась на арестантской койке, вальяжно закинув ногу на ногу и лениво почесывая давно немытые сальные волосы.