(2) Во–вторых, рассмотрим традиционные заглавия Евангелий. На протяжении всей ранней рукописной традиции, начиная с 200 года, Евангелия носят единообразные заглавия: «Евангелие по…» (euangelion kata…) — кроме Ватиканского и Синайского кодексов, в которых это же заглавие дается в сокращенной форме: «По…». Мартин Хенгель убедительно показывает не только то, что более пространная форма является и более ранней, но и то, что означает она не «запись Благой вести согласно традиции, восходящей к Марку», но «Благая весте (одна–единственная), записанная согласно сообщению Марка». Обычный для имени автора родительный падеж заменяется здесь очень необычной формой «по…» (kata), дабы «выразить тот факт, что Благая весть излагается здесь согласно версии того или иного евангелиста» [802] . Каждое такое заглавие предполагает существование других евангельских писаний (не обязательно всех трех), от которых следует отличать это Евангелие [803] . Христианской общине, в которой было известно лишь одно Евангелие, не требовалось бы так его называть. Такое заглавие мог дать своей работе и сам автор, знавший о том, что в церковных общинах циркулируют и другие Евангелия. (В I веке н. э. авторы обычно сами давали заглавия своим книгам, однако эта практика не была всеобщей [804] .)

Независимо от того, восходят ли эти наименования к самим авторам — ясно, что необходимость отличать одно Евангелие от другого возникла у христианской общины, как только списки более чем одного Евангелия оказались у нее в библиотеке и их начали читать на богослужении. Для первой цели необходима была внешняя идентификация книг, стоящих, к примеру, бок о бок на одной полке. Для этой цели либо на внешней стороне папируса, либо на папирусном или пергаменном ярлычке, прикрепленном к лежащему на полке свитку, помещалось краткое заглавие вместе с именем автора [805] . В случае с кодексами «название писалось на всех возможных поверхностях — на передней и задней сторонках обложки и на корешке» [806] . Как видим, и в этом смысле Евангелия не могли распространяться в церкви анонимно. Вместе с первым списком Евангелия церковь получала (по крайней мере, в устной форме) и информацию о его авторстве, которую затем использовала для идентификации рукописи и возможности отличать ее от других.

По мнению Хенгеля, поскольку Евангелия должны были быть озаглавлены на очень ранней стадии своего распространения, можно с уверенностью сказать, что заглавия, известные нам по самым ранним манускриптам (от 200 года и далее), — «оригинальные» [807] . В пользу этого говорит тот факт, что нам неизвестны какие–либо иные заглавия Евангелий. И необычная форма названий, и их повсеместное использование свидетельствуют об очень раннем происхождении. После того как Евангелия распространились повсюду, было бы гораздо труднее заменить их устоявшиеся первоначальные названия какими–либо новыми. Хельмут Кестер, полагающий, что словом «Евангелия» эти книги впервые назвал Маркион, отвергает мнение Хенгеля, что полная форма «Евангелие по…» могла использоваться уже в начале II века, хотя и не отрицает возможности ранней атрибуции Евангелий их авторам [808] . Однако Грэм Стентон поддерживает Хенгеля, указывая на раннее появление слова «евангелие» (euangelion) в значении «книга» [809] .

Независимо от того, является ли название «Евангелие по…» изначальной формой, под которой Евангелия стали известны в церкви — весьма вероятно, что атрибуция Евангелий Матфею, Марку, Луке и Иоанну восходит именно к этим временам, поскольку читателям необходимо было как–то отличать одно Евангелие от другого. И ни на какой альтернативный способ идентификации наши данные не указывают. Повсеместная распространенность этой атрибуции и то, что она никогда не оспаривалась, заставляет предположить, что Евангелия появились в церкви именно под этими именами.

(3) Эти два аргумента показывают нам, что, как только Евангелия появились в церкви — у них уже имелись имена авторов, хотя и не входившие в текст Евангелий. Следующий наш вопрос об анонимности связан с содержанием Евангелий: как евангелисты сообщали сохраненные ими предания — как связанные с именами конкретных очевидцев или же как анонимную традицию общины, не требующую каких–либо имен? [810] Что ж, подведем итоги свидетельствам, рассмотренным нами в главах 3–8: (а) Имена второстепенных персонажей упоминаются в Евангелиях, как правило, с целью показать, что данное предание исходит от этого очевидца; (б) Тщательное воспроизведение списка Двенадцати во всех трех синоптических Евангелиях связано с тем, что двенадцать апостолов представляли собой официальный корпус очевидцев, формировавших предания, от которых зависят все три синоптических Евангелия; (в) В трех Евангелиях — от Марка, от Луки и от Иоанна — для указания на основного очевидца–источника данного Евангелия используется литературный прием, называемый inclusio очевидца. У Марка этот прием указывает на Петра (что означает, что Марк основывался на традиции Двенадцати, изложенной и дополненной Петром).

Лука также упоминает Петра как основного источника–очевидца, однако при помощи вторичного использования того же приема подчеркивает, что важными свидетельницами являются и женщины–ученицы Иисуса. Иоанн в своем Евангелии играет с приемом Марка, показывая, что Любимый Ученик — столь же важный, в некоторых отношениях, быть может, даже более важный свидетель, чем Петр. (В главе 14 мы рассмотрим другие приемы, которыми Евангелие от Иоанна указывает на Любимого Ученика не только как на основного очевидца, но и как на своего автора.)

Все перечисленное говорит не только о том, что евангельские предания основаны на рассказах очевидцев, но и — это очень важно! — о том, что указания на очевидцев имеются в самих Евангелиях. Признав, что Евангелия указывают свои источники, мы увидим, что они передают предания не от имени анонимного коллектива, а от имени конкретных свидетелей, несущих за эти предания ответственность.

В предыдущей главе мы обсуждали заучивание наизусть как средство контроля над традицией — то есть сохранения ее в более или менее неизменном виде. Но чьи воспоминания сохранялись таким образом? Верно ли, что в процессе передачи свидетельство очевидцев вливалось в анонимный корпус преданий об Иисусе, принадлежащий общине в целом — корпус преданий, который община приписывала собственной коллективной памяти, а не конкретным очевидцам? До сих пор мы исходили из того, что дело обстояло иначе. Если авторы Евангелий знали записываемые ими предания как свидетельства Двенадцати, или других групп учеников, или отдельных учеников, также известных по именам, — естественно предположить, что под этими же именами передавались они в устной традиции церквей. Как мы видели в главе 2, по всей видимости, сведениями об источниках преданий обладал Папий в конце I века — то есть во время написания Евангелий. На всем протяжении процесса, от основания христианской общины до того момента, видимо, в начале II века, когда письменные Евангелия начинали заменять для нее корпус устных преданий об Иисусе — община, по–видимому, воспринимала предания об Иисусе, устные или письменные, как исходящие от конкретных очевидцев.