Даты в личных воспоминаниях сохраняются хуже всего; поэтому стоит отметить, что свидетель не только верно назвал месяцы, в которые происходили описываемые события, но и верно определил свой тогдашний возраст — хотя и перепутал год. Показания свидетеля вполне соответствуют репортажам в местных газетах; дополнительные детали также выглядят вполне правдоподобно, хотя и невозможно сказать, не являются ли некоторые из них («Он думает: что за притча?») своего рода «литературными украшениями», естественными для рассказа. Особенно интересно то, как дополняют друг друга, представляя разные точки зрения на происшедшее, рассказ свидетеля и газетный репортаж о дознании. На дознании жена покойника и ее брат, очевидно, тщательно избегают любых указаний на то, что она могла довести мужа до самоубийства. Из воспоминаний свидетеля видно, что многие соседи именно так и думали — и что, учитывая материальное положение и отношения этой семейной пары, их подозрения были не совсем необоснованными.

То, что свидетель так хорошо запомнил это событие, хотя оно не касалось его лично, и сам он был в то время ребенком, по–видимому, связано с необычным и зловещим характером происшествия — тем, благодаря чему оно оказалось очень запоминающимся, причем, быть может, для десятилетнего мальчика в особенности. Однако можно предположить также, что рассказ об этом событии часто повторялся — как самим свидетелем, так и другими в его присутствии. Частое повторение, как мы увидим далее — важный элемент сохранения воспоминаний.

Ту разновидность памяти, о которой пойдет речь в этой главе, мы будем называть, вслед за Уильямом Брюером, «событийной» (recollective) [845] . В литературе ее называют очень по–разному: «эпизодическая память», «личная память», «автобиографическая память». Однако Брюер считает термин «автобиографическая память» более широким и различает четыре типа автобиографической памяти. Вот они: (1) событийная память — личная память, включающая в себя ментальные образы, о конкретных событиях своей жизни; (2) общая личная память — личная память, включающая в себя ментальные образы, о постоянных или регулярно повторявшихся жизненных обстоятельствах или условиях; (3) автобиографический факт — знание о каких–либо фактах своей жизни, не сопровождающееся ментальными образами или «переживанием заново» этих фактов; (4) «схема Я» — общее представление о себе, сформированное множеством разнообразных переживаний [846] .

Большая часть евангельских рассказов о конкретных эпизодах служения Иисуса, если они основаны на свидетельствах очевидцев, относятся к первой категории. Есть в Евангелиях и обобщенный материал, который можно отнести ко второй категории. Однако речения Иисуса, не являющиеся неотъемлемой частью сюжетных эпизодов, в эти категории не укладываются. Как мы показали в предыдущей главе — они, возможно, заучивались наизусть (в определенной степени) и передавались так же, как и другая информация, предназначенная для запоминания. По всей видимости, даже очевидцам нелегко было вспомнить, где, когда и при каких обстоятельствах Иисус произнес то или иное речение: даже если они это вспоминали — такое воспоминание становилось случайным дополнением к процессу воспроизведения и передачи речения. В этой главе мы обсудим психологию тех воспоминаний очевидцев, которые легли в основу сюжетных эпизодов евангельских повествований.

Брюер тщательно и вдумчиво перечисляет характеристики событийной памяти:

Важным теоретическим вопросом в изучении памяти, как для психологов, так и для философов, является вопрос, что же представляет собой событийная память — копию пережитого впечатления или его реконструкцию? Решение этого вопроса зависит именно от теоретических предпосылок: имеющиеся у нас данные, конечно, дают важную информацию, однако допускают различные интерпретации. В последние годы в психологической литературе преобладают реконструктивные теории [848] . Однако встречающиеся порой отсылки к экспериментам и выводам сэра Фредерика Бартлетта, описанным в его классическом труде «Работа памяти» (1932) [849] , приводящие авторов к заключению, что событийная память носит реконструктивный характер [850] , едва ли оправданны, поскольку Бартлетт исследовал запоминание текстов, рассказов, изображений, но не лично пережитых событий. Вместе с тем феномен «ложной памяти», когда человек с той же уверенностью, какая свойственна «истинным» воспоминаниям, «вспоминает» события, которых никогда не переживал в реальности, показывает нам, что представление о воспоминании как копии реального впечатления, как минимум, не вполне адекватно.

Дэвид Либерман пишет, что, согласно теории копирования, «память… похожа на видеозапись: она аккуратно записывает все, что мы переживаем, а затем воспроизводит по первому требованию» [851] . Нужно сразу отметить, что эта аналогия совершенно неверна. Восприятие образов всегда избирательно и интерпретативно. Кроме того, реконструктивные теории памяти предполагают, что повторное восприятие содержания памяти представляет собой не просто воспроизведение пережитого когда–то, а его ре–конструирование. Можно сказать, основной вопрос заключается в том, как хранятся воспоминания. Сторонники реконструктивных теорий полагают, что наша событийная память — это не простой «склад» воспоминаний, хранящихся в неприкосновенности где–то в глубинах сознания. Воспроизведение воспоминаний — процесс творческий, включающий в себя сопоставление различных элементов автобиографического знания: «Воспоминание — сложная и творческая работа, предполагающая сравнение и отбор информации из различных отделов огромной базы данных» [852] . С этой точки зрения, «воспоминания — временные, преходящие ментальные образы, существующие лишь в контексте определенных психических процессов» [853] . Эту точку зрения поддерживают данные экспериментов, показывающие, что в воспоминаниях одного и того же человека об одном и том же событии в разное время и в различных контекстах присутствуют как стабильность, так и вариативность деталей [854] .

Важно отметить вместе с Дэвидом Рубином: реконструктивная теория событийной памяти «ничего не говорит о точности или неточности воспоминаний — она утверждает лишь то, что воспоминания не хранятся в мозгу как целое, зашифрованные и неприкосновенные, а складываются из множества компонентов» [855] . Если воспоминания точны (что, несомненно, возможно и часто встречается) — эта теория объясняет, каким образом они сохраняют точность. Однако даже самые точные воспоминания по самой своей природе избирательны и интерпретативны. Согласно общепринятым психологическим теориям, память работает со «схемами» (другие термины с аналогичным значением — «рамки» или «сценарии»), паттернами, позволяющими определенным образом организовывать данные [856] . Эти «схемы» могут включать в себя общие представления о том, что обычно происходит в таких–то и таких–то обстоятельствах, образцы повествования, позволяющие создать из набора впечатлений связный рассказ, наконец, «схему Я» — то есть представление о собственной личности и характере вспоминающего [857] . (Психологи, говоря о подобных вещах, часто используют индивидуалистическую терминологию: однако необходимо отметить, что «схема Я» представляет индивида не в изоляции, а в его неизбежных отношениях с другими.) Поскольку схемы вообще и особенно «схемы Я» со временем могут меняться, меняются и организующие принципы памяти — в результате может варьироваться и содержание воспоминаний. Более того: цель, ради которой воспоминания извлекаются из памяти и сообщаются другим (ибо процесс воспоминания всегда неразрывно связан с коммуникацией), также может оказывать заметное воздействие на конструирование воспоминаний.