Как мы уже выяснили в предыдущих главах, преимущественно устные сообщества умеют сохранять и воспроизводить свои предания почти в неизменном виде, если характер и функции преданий этого требуют. Есть у них и методы, позволяющие проверять точность воспроизведения. Ян Венсайна пишет:

Можно предположить, что в раннехристианском движении такую же роль контролеров выполняли авторитетные хранители традиции — и первое место среди них, разумеется, должны были занимать очевидцы. Напомним, как напоминали уже не раз, что Венсайна и другие исследователи устной традиции описывают процесс передачи текстов на протяжении нескольких поколений — а в случае древней церкви до написания Евангелий мы имеем дело с сохранением свидетельства очевидцев во время их жизни. Кто же, если не они, мог контролировать верное исполнение преданий?

В пользу такой роли очевидцев следует отметить, что раннехристианское сообщество, хотя и покрывало обширные географические пространства, представляло собой сеть тесных коммуникаций: церкви постоянно общались между собой, их лидеры часто совершали длительные путешествия. Подробные свидетельства этого я приводил в другом месте [812] . Контакт с очевидцами, непосредственный или через вторые руки, вовсе не был чем–то необычным. (Община, которой адресовано Послание к Евреям, очевидно, получила свои евангельские предания непосредственно от очевидцев: см. 2:3–4.) Многие иудео–христиане из самых разных мест, несомненно, сохраняли традицию проводить праздники в Иерусалиме, где имели возможность слушать предания из уст самих Двенадцати, некоторые из которых продолжали жить в Иерусалиме. Такие важные очевидцы, как Петр или Фома, могли иметь своих учеников (как Марк в случае Петра), достаточно хорошо знавших предания об Иисусе в изложении своего учителя, чтобы во время своих путешествий самим распространять эти предания, а также следить за верностью их изложения другими. Именно эта ситуация описана в отрывке из Пролога Папия, с которого мы начали свое исследование в главе 2.

Здесь стоит обратиться к ссылкам Павла на очевидцев в его «керигматической сумме» (кратком изложении евангельской истории) в 1 Кор 15:3–8. В этом фрагменте мы встречаемся с наиболее ранним образцом жанра, очень распространенного в позднейший период, — краткого изложения евангельской истории в нескольких предложениях. Известно, что это был довольно гибкий жанр — количество упоминаемых событий варьировалось, иногда опускались одни и включались другие [813] . В Первом послании к Коринфянам цель Павла очевидна из того, что он начинает со смерти Иисуса, а затем подробно перечисляет его явления по Воскресении. В стихе 8 рассматриваемого фрагмента, а также во второй половине стиха 6 он добавляет и ссылку на самого себя. Однако попытка точно определить предание, которое цитирует Павел, и степень изменений, которые он в него вносит, не отвечает природе этого жанра. Для нашей нынешней цели достаточно сказать, что Павел, по его собственным словам, получил это предание — очевидно, от Иерусалимской церкви — и передал его Коринфской церкви при ее основании:

Список явлений по Воскресении, очевидно, имеет целью систематизировать свидетельства очевидцев. Летали его совпадают с деталями керигматической суммы в Деяниях, где Петр говорит о членах группы Двенадцати как об очевидцах явления воскресшего Иисуса (Деян 2:32; 3:15; 10:40–41); Павел у Луки также упоминает в числе очевидцев Воскресения не себя, а тех, кто были учениками Иисуса (13:31). Нет сомнения, что в своей собственной «керигматической сумме» в 1 Кор 15 Павел цитирует свидетельство очевидцев, присутствовавших при явлениях по Воскресении, в том числе видных членов Иерусалимской церкви: Петра (Кифы), Двенадцати, Иакова, брата Иисусова. Это единственный у Павла случай ссылки на Двенадцать как таковых. В Павловом понимании апостольства — для него «апостолами» были все, кого воскресший Иисус послал на проповедь [814] — «все апостолы» являются более широкой категорией, чем Двенадцать. Для Павла само собой разумеется, что большая часть этих людей сейчас, когда он пишет, еще живы; однако он говорит об этом впрямую в знаменательной ремарке о более чем пятистах очевидцах (информация, которая нигде более не встречается): «Из которых многие живы, а некоторые умерли [буквально: усопли]» [815] . Эта подробность — которую Павел, очевидно, добавил к традиционной форме предания — служит целям аутентификации: если кто–то хочет проверить эту традицию — к его услугам множество живых очевидцев, с которыми он может встретиться и выслушать их [816] . Таким образом, Павел считает само собой разумеющейся активную роль очевидцев в современности — причем имеет в виду не только таких видных лиц, как двенадцать апостолов и Иаков, но и большое количество второстепенных очевидцев.

Одна из причин, по которой были написаны Евангелия — желание сохранить эту роль очевидцев и доступ к их свидетельствам после их смерти [817] . Многие современные авторы выступают против гипотезы, что письменные Евангелия немедленно заменили собой устную традицию о речениях и деяниях Иисуса. Эта точка зрения основана, в первую очередь, на свидетельстве Папия о предпочтении устных источников, причем ошибочно полагается, что это предпочтение относится ко времени, когда писал Папий (то есть к началу II века), а не к тому времени, когда очевидцы были еще живы (как мы уже писали в главе 2). Возможно, вопрос о продолжении существования устной традиции после написания Евангелий действительно нуждается в пересмотре — вполне может быть, что устная традиция не умерла немедленно. Евангелия существовали в преимущественно устном контексте и использовались по отношению к устным материалам так, как обычно используются письменные тексты в устных сообществах — а не как полная замена устных текстов [818] . Иными словами, когда из–за смерти очевидцев их роль осталась вакантной — их начали заменять Евангелия. Очевидцы взаимодействовали с устной традицией, влияли на нее, несомненно, в какой–то степени сами переходили в устную традицию — но в то же время выступали гарантом устной традиции, как очевидцы, когда были живы, и механизмом контроля над традицией, поскольку позволяли сверять традицию с показаниями очевидцев, теперь записанными в книгах.

Критики форм видели в Евангелиях народную литературу, более или менее тесно связанную с устными преданиями, анонимно сложившимися и анонимно циркулирующими в общинах. Мы же утверждаем, что Евангелия связаны со свидетельствами очевидцев не долгим периодом анонимной передачи, но во многих случаях — непосредственным доступом к очевидцам, а в других случаях — всего лишь одним посредником. Впрочем, нельзя игнорировать ценные наблюдения приверженцев методов литературной критики и критики редакций над тем, как авторы Евангелий редактировали полученные предания — как в богословском, так и в литературном отношении. Критика редакций часто доходила до преувеличений: сейчас мы знаем, что многие мелкие вербальные и сюжетные расхождения у синоптиков не обязательно заключают в себе некие тонкие смысловые различия — чаще это просто варианты исполнения, обычные для устных преданий. И все же нельзя не удивляться тому искусству, с которым евангелисты соткали из известных им преданий единое целое, несущее в себе ясную и четкую концепцию Иисуса и христианской веры. Маловероятно, чтобы этот единый сюжет, скрепленный едиными идеями и концепциями, существовал в более или менее развитой форме уже в свидетельствах очевидцев (за исключением очевидца, писавшего Четвертое Евангелие, как мы увидим в главах 14–17). Именно авторы Евангелий создали из разрозненных воспоминаний очевидцев жизнеописания (bioi) Иисуса.