И ползет оползень сель глина текучая густая безысходная адова.

И древо осиянных молний ветвистых в небе агатовом стоит ослепляет бродит полыхает!..

И тут кладбищенская гора раскалывается разверзается и в трещинах являются выглядывают мертвые в давних потраченных потлелых выжидающих саванах гробах своих, как недозрелые птенцы в расколотых прежде срока яйцах скорлупах хрупких.

И гора мертвых движется ползет в ливне текучем к церкви сгоревшей и глядят белеют мертвые.

О Господи!..

Оле!..

И я стою берегусь дрожу умираю уповаю хоронюсь на смоковнице одинокой а под смоковницей стоят Муж в багряной милоти и Генералиссимус-Азраил Ангел.

И гора текучая кладбищенская идет грядет ползет на нас. Алчет взять утопить поглотить необъятная топкая бездонная нас нас нас… да…

И глядят из саванов и гробов рухлых ветхих земляных древлих усопшие..

…О Боже! о нощь о мама я хочу домой в кривую сладкую железную кровать свою блаженную сиротскую продрогшую!

И тогда Генералиссимус-Азраил Оборотень содрогается и хочет бежать Он.

Я вижу с дерева! я вижу с дерева при молниях стойких что он дрожит, что трубка с табаком колхидским дрожит дрожит мается трепещет в его узких монгольских горских устах.

Я вижу что он хочет бежать…

Тогда Муж в милоти говорит ему:

— Не беги… Еще не пришло время восстанья воскресенья убиенных мертвых твоих.

А только выглянули из могил они.

А когда выйдут к тебе — не убежишь.

Ибо велики кладбища твои… Но близки сроки…

…И близки сроки!..

О Господи! да что ж Ты?..

И Ты уходишь?..

И тут утихает усмиряется умирает вянет чахнет изнемогает изникает ливень глиняный покорный.

И гаснут гинут молнии покорливые.

И гора сель оползень встает и не движется более гора гора могильная воскресшая загробная невольная.

И гора не движется и мертвых вновь поглощает сокрывает до времени хоронит.

Господи доколе уходишь?..

О Боже! Отче!..

…И тут с колокольни обгорелой сходит слезает блаженный умиротворенный тихий Иван Илья-В Поле Скирда звонарь Руси одинокой.

И у него в хваткой смертной руке вырванный язык било колокольное. Вырвал он судорожно предгибельно язык колокольный пред огненной кончиной своей.

Но кончина не свершилась…

И от него пахнет паленым волосом, потому что огонь уже тронул задел взял его, но ливень спас его. И потушил волосы и тело его горящее.

И он плачет и он весь дрожит радостный, потому что уже умер он преставился переселился в огне, но ливень градовый тучный тяжелый непроходимый святой нежданный нечаянный спас его.

И он весь дрожит и плачет и трясет машет вырванным напоследок тунным колокольным языком-билом:

— Отче! Иисусе!.. Иль Ты со мной Отец Вечный мой?..

Иль Ты со мной с мимошедшим с тленным с пианым грешным мною?..

И Муж в милоти гладит Ивана Илью-В Поле Скирду по седой обгорелой голове его и обгорелым рукам его.

— Пойдем со мной Иван Илия в больное хворое поле русское.

Пойдем со мной Иван звонарь к русским храмам сиротам моим.

Пойдем звонарь к колоколам русским молчащим таящим уповающим.

И ты вернешь язык било звон гуд праздник красный русский колоколам молчащим брат обгорелый мой? — и Он улыбался а потом пошел от смоковницы.

И Иван Илья-В Поле Скирда весь плакал весь был в слезах как прежде колокольня его в струях блаженных ливня.

И торопко суетно побежал он вослед за Мужем, бия вия ногами в трофейных немецких сапогах шумно в свежей дождливой земляной гуще тине как охотничья собака в камышах топких.

Но Муж в милоти шел неслышно на водах шумящих на глинах текучих и только касался их ступнями летучими…

И уходил и возвышался на водах шумящих бегучих щедрых щедробегущих.

…Отче!..

Ты? Ты? Ты?..

И только раз на земле этой Ты живой во плоти земной являешься быстротечному суетному человеку.

И не всякий узнает Тебя…

Отче но я узнал.

Отче, на Руси правда — стёжка торёнка тропинка, а ложь — поле необъятное топкое.

Да в дождь и в снег не обойтись без тропинки… Да!..

Оле! Господи и Ты — Тропа Стезя святая одна на Руси неоглядной… Отче!..