Ранее историки считали, что в Англии, где монархи не требовали к своей персоне столь пристального внимания, дворяне были привязаны к своим поместьям, как сторожевые псы; тем самым они создавали необходимый контраст с французской знатью, вечно отсутствующей в родовых владениях, привязанной ко двору и клонившейся к упадку. Но теперь становится понятно, что поведение английской и французской знати было сходным, и

1 Cannon J. 1984. P. 115-123.

2 Campbell P. 1988. P. 58-62.

3Kettering S. 1986. Patrons, Brokers and Clients in Seventeenth-Century France.

Oxford University Press. P. 217.

французский «абсолютизм» не имел к этому никакого отношения. Реформация вызвала бум в торговле недвижимостью. Епископские резиденции в Лондоне между Стрэндом и Темзой были превращены в городские резиденции пэров. Хотя английская корона уже давно закрепила за собой основные прерогативы, именно в раннее Новое время дворяне стали все чаще отлучаться из своих провинциальных поместий. В Англии, как и во Франции, иногда они отсутствовали в имении годами, ранг живших там слуг становился все ниже, а их количество уменьшалось. К 1700 году дворянские резиденции были столь же бесплодны, как и оставленные там дворянами жены. Низкий социальный статус прислуги определил некоторые бытовые перемены. Сооружение черного хода для слуг означало, что джентльмен, поднимающийся по главной лестнице, не мог натолкнуться на ночной горшок, который слуга выносил наутро.1

Последствия, наблюдавшиеся в обеих странах, были удивительно схожи. В Англии дома со штатом прислуги более сорока человек стали редкостью после 1660 года, а в конце XVIII века в Париже придворные довольствовались тридцатью слугами. В 1561 году Стэнли, граф Дерби, содержал штат в 120 человек, а его потомок в 1702 году — 38 слуг. В середине XVII столетия штат герцога д'Эпернона составлял 73 человека, не считая охраны. Сто лет спустя принц де Ламбеск, человек столь же обеспеченный, имел штат в 29 человек.2

Кроме того и английскому и французскому государству для поддержания стабильности было необходимо компетентное управление и равновесие между властными группировками. Поскольку ни Людовик X V, ни Георг II не были умелыми правителями, то неоднократно становились жертвами давления министров или фракций. Оба поддавались на хитрости искусных политиков, которые вынуждали монарха назначить их на тот или иной пост или даже сместить тех, кому он лично благоволил. Покровительство короны гарантировало формирование в английском и французском парламентах или в провинциальных штатах доминирующей группировки, которая помимо прочих обязанностей проводила нужные правительству решения. Но если влиятельные лидеры были обижены, корпоративные чувства оскорблены, а спорные вопросы плохо проработаны, министерская группировка в собрании могла способствовать провалу предложенного решения. Ее могли склонить на свою сторону другие крупные политики и таким образом обеспечить себе большинство голосов. Если монарх желал сохранить поддержку своей фракции, он должен был идти на уступки. В 1742 году Георгу II

1Girouard M. 1978. Life in the English Country House. Yale University. P. 138.

2 Kettering S. 1 9 8 6. P. 2 1 5, 2 1 8 ; Mertes K. 1 9 8 8. The English Noble Household

1250-1600. Basil Blackwell. P. 191.

пришлось сместить Уолпола, которого он желал видеть на посту министра, а в 1746 году поддержать Пеламов, которых он недолюбливал. В 1759 году Людовик XV был вынужден сместить генерального канцлера Силуэтта столь поспешно, что его имя стало обозначать набросок портрета, на котором прорисован только профиль. В 1763 году ему посоветовали назначить на пост Генерального контролера Лаверди, лидера янсенистской оппозиции, чтобы заручиться поддержкой парламента. Историки всегда подчеркивали аналогичные эпизоды в английской истории, считая их проявлениями мудрого и благословенного парламентского режима. На самом деле они не слишком отличались от кризисной ситуации во Франции; но поскольку в этой стране признаки новой эпохи историки обнаруживают только после 1789 года, то назначение Лаверди не вызывает у них никакого интереса. В обоих случаях суть дела заключалась не в том, что законодательные органы старались навязать монарху свою кандидатуру министра, так как все говорит об обратном. Именно корпоративные органы становились пешками в игре заинтересованных сторон, в том числе и монарха, который, как правило, не был самым искусным политиком.

Французские и английские дворяне объявляли себя посредниками между монархом и народом. Блэкстоун и Монтескье говорили об их привилегированном положении примерно одинаково, утверждая, что знать защищает народ от власти монарха. Начиная с 1760–х годов в обеих странах риторика изменилась, пополнившись требованиями предоставить стране более широкое представительство. Аристократические учреждения постепенно дискредитировали себя. В Англии скандал с трехкратным исключением из палаты Уилкса, победившего на выборах в Миддлсексе, породил движение за создание внепарламентских ассоциаций. Во Франции бездействие парламента во время заговора 1771 года заставило общество искать ему более независимую альтернативу.1 Ошибочно считать эти события доказательством падения «абсолютизма» во Франции и одновременно игнорировать критику, адресованную английской политической элите. Распространение антиаристократических настроений оценить очень непросто. Во Франции представители раннего Просвещения называли дворянство паразитической и морально деградировавшей социальной группой за двадцать лет до революции 1789 года.2 Этот факт широко известен потому, что служит предвестником ниспровержения аристократических принципов во время революции и хорошо вписывается в традиционную схему упадка «абсолютиз-

1 JarrettD. 1973. P. 123-124.

2 Darnton R. 1976. The High Enlightenment and the Low-Life of Literature in Pre-Re-

volutionary France // Johnson D. (ed.) French Society and Revolution. Cambridge Uni

versity Press. P. 53-87.ма». При этом наступление на дворянские ценности в Англии, наблюдавшееся с 1750–х годов, историки до недавнего времени обходили молчани–ем.1 Англичане тоже обвиняли свою знать в изнеженности, моральном разложении, отсутствии патриотизма и эгоистичном безразличии к судьбам страны. Но ни в Англии, ни во Франции аристократическая этика, по–видимому, не теряла популярности вплоть до 1789 года. Дуэлям аристократов подражали, их каретам завидовали, а одежду копировали. В романах XVIII столетия незнатный герой мог завоевать любовь благородной леди, только если вовремя обнаруживал, что он — джентльмен по рождению. Только поэтому ухаживания Тома Джонса не были напрасны.

1 Newman G. 1987. The Rise of English Nationalism. Weidenfeld and Nicolson. P. 68-69.