— Спи, моя хорошая, спи, — я накрыл ее одеялом, поднялся, присел на диване. Как я был счастлив в этот миг, что благоразумие победило во мне, победило, убив животный инстинкт, готовый взять верх, и если бы взял, то содеянное мучило бы меня все последующие годы. Если не до конца жизни. Я вышел на кухню. В мусорном ведре лежала пустая бутылка из-под вина. «Вот тебе и лучшие времена, эх, девочка, девочка!» Я поставил чайник, потом вернулся, бережно перенес милое создание в детскую комнату на ее кровать. Колюша сонно пробормотал:

— А Катюшка уже пришла?

— Да, пришла, спи.

— Я сплю.

Утром я проснулся от того, что кто-то легонько гладил мои волосы.

— Спасибо, — она сидела на краю дивана в ночной пижамке, уже явно ей маловатой, поджав под себя ноги, — я ведь вам соврала, что я женщина.

— Зачем же ты так?

— Просто все мои подруги уже женщины, а у меня ни с кем не получа­ется.

— Вот и хорошо, выйдешь замуж, и все получится, — я улыбнулся, она тоже, и мы вдвоем залились одним нам понятным счастливым смехом. — А теперь представь, что это все бы произошло, какими бы глазами мы смотрели друг на друга. Ведь я на столько лет старше, у меня семья, сын чуток младше тебя.

— Вы, вы красивый и сильный!

— Для счастья этого очень и очень мало.

— Можно, я вас провожу?

— Разве в школу не надо?

— Ой, как вы отстали от жизни, у нас ведь весенние каникулы.

В коротком демисезонном пальто она смотрелась почти взрослой.

На автобусной остановке Катя пристально посмотрела мне в глаза:

— Вы будете заходить к нам? Заходите, пожалуйста, вы даже не пред­ставляете, как нам трудно теперь без папы... Так трудно. — Она помолчала, затем выдохнула: — Я очень хочу вас поцеловать.

— Сильно? — пошутил я.

— Очень-очень, — не восприняла шутки она.

— Тогда целуй.

Две пенсионного возраста женщины, также ожидавшие маршрутный автобус, с любопытством наблюдавшие за нами, увидев, как Катюша приль­нула ко мне, осуждающе переглянулись: «До чего дошел народ», «Да, то ли еще будет, ой-ой-ой!» И всю дальнейшую дорогу они искоса посматривали на меня, словно везли меня вместе с моей тайной на грешный суд.

В штабе корпуса, как и говорил майор-кадровик, мне предложили должность в Орле. Заместитель командующего, пожилой генерал, равнодушно посмотрел на меня и начал говорить так буднично, словно говорил огромному сейфу, сто­явшему за его спиной, что если я себя на новом месте хорошо зарекомендую, то получу неплохие шансы на повышение. Он говорил эту заученную фразу всем, с кем ему приходилось беседовать, даже не вникая в то, воспринята она или нет. В последнее время на него навалилось столько забот, что хотелось криком кричать. Некогда кадрированный корпус, где он надеялся спокойно досидеть до недалекой пенсии, разворачивался по полному штату, доукомплектовывался и становился огромной боевой единицей по охране воздушной границы нового государства. Постоянные поездки, согласования, назначения выбили его из того ритма привычной службы и жизни, к которому он уже привык. Отвыкание шло крайне тяжело, нервно, и он проклинал все и всех, дурея от многочисленных бумаг с указами, приказами, распоряжениями. И стоявший перед ним навытяжку подполковник, увешанный орденскими колодками, с хмурым от недосыпания лицом, наверняка кутивший где-то по молодости лет всю ночь, был ему абсолют­но безразличен. «Хм, интересно, придет личное дело, надо посмотреть, откуда такие награды», — подумал генерал и тут же забыл о своем интересе.

— Все уяснили, подполковник?

— Так точно!

— Если уяснили, тогда вперед. — И спросил по селекторной связи: — Голубев, ко мне. Есть еще кто? Нет? Вот и хорошо, тогда меня до обеда не будет. Если поинтересуется командующий, скажешь, на третьем объекте.

Генерал строил в Подмосковье дачу, и теперь надо было побывать в стройтресте, на машиностроительном заводе, кое о чем договориться, кое-что отправить к месту будущей пенсионной жизни, а заодно и побывать на том самом объекте номер три, где разворачивался дивизион нового зенитно-ракет­ного комплекса, головная боль для генерала, будь он неладен.

После обеда мне удалось при помощи майора-кадровика дозвониться до Чирчика. Жена радостным голосом сообщила, что нам в Беларуси выделили квартиру.

— Что мне делать? — спрашивала она. — Там сказано, что если в течение трех месяцев не заселимся, то жилье изымут.

— Собирайся! — Я понял, что зря грешил на Громова. Это с его подачи моя семья вдруг обзавелась жильем.

— Где-то под Барановичами, — кричала в трубку жена, — пыталась уточ­нить, что да как, но никто ничего об этом военном городке не слышал.

— Ты довольна? Вот и хорошо, а это главное. Постараюсь в ближайшее время приехать.

И в ответ привычное:

— Будем ждать.

***

Орел практически ничем не отличался от Брянска, разве что грохотом старых дребезжащих трамваев рядом с привокзальной площадью, где у них было кольцо, да их мелодичным «диллилинь». Это убаюкивающее «дилинь» вносило в городскую суету свой неповторимый колорит, успокаивало.

Вышедший вместе со мной из поезда мужик с огромным рюкзаком за плечами довольно крякнул:

— Ха, если трамваи ходят, значит, город еще живет. Не сдох Орел, не сдох! Полетаем!

Видимо, он давно не был в этом городе и теперь радовался тому привыч­ному, чем этот город его встретил.

— Эх, сейчас и заколбасим, товарищ военный! «Воркутауголь» гулять будет!

И судя по нему, «Воркутауголь» свое слово сдержит. Еще в Брянске наслышавшись анекдотов о жадности провинциальных таксистов, я расспро­сил, как доехать до штаба нужной мне войсковой части, и учтивый старший лейтенант с красной повязкой помощника коменданта гарнизона лихо вски­нул руку: