Неизвестно
Шрифт:
Дальнейшая дорога превратилась в кошмар: народ пулей вылетал из кабин, осматриваясь, где бы присесть. Дядя Гриша, проклинавший себя за скупердяйство, стеснявшийся прилюдно спустить штаны и дальше всех семенивший в степь, махнул рукой:
— Пустая трата времени, куда ни беги, а все равно как на столе.
С ним, стыдливо опуская глаза, согласились и остальные.
— Тогда мужики налево, женщины направо.
Особенно страдали дети. Полтавчанка плакала около семилетних сыно- вей-близняшек и ругала себя последними словами, говорила моей жене: «Ну почему вы не заставили меня выбросить эту колбасу, почему?» В ход пошли автомобильные аптечки. К вечеру в Ашхабад мы добрались с плачем и стонами.
Жена «волжанина», которая в жару на пищу и смотреть не могла, сочувственно вздыхала, но на губах лежала улыбка, мол, я страдаю, страдайте и вы.
В Ашхабаде мне пришлось договариваться с командованием зенитноракетного полка, чтобы нас пропустили на территорию, где еще раньше через знакомых ракетчиков я заказал номера в полковой гостинице.
Дежурный по части уперся:
— Пропущу, но только военных. На вас заявка есть. Остальные пусть вон на той стоянке у контрольно-пропускного пункта располагаются, за забором, только за забором.
Я попросил соединить меня с командиром.
— Командира нет, за него начальник штаба.
— Тогда с ним, — и начал объяснять ситуацию.
Подполковник всполошился:
— А если ты какую заразу привез! — и распорядился вызвать медиков. — Сейчас сам подъеду!
— Да никакой заразы, от продуктов прихватило.
Он со вздохом глядел на изможденные жарой и поносом лица, сочувственно говорил:
— Эх, мытари, мытари, вот до чего жадность доводит, — он укоризненно посмотрел на меня, — вроде бы в Азии служил, должен знать.
— Если бы жадность.
— А что?
— Бедность.
— Может, и она, — вдруг согласился он, — на такой дороге за стакан воды семь шкур слупят. Говоришь, уедете пораньше, ладно, давай все, скопом, а медиков я пришлю, там же дети.
— Спасибо.
Он позвонил дежурному по части, распорядился, чтобы нас пропустили, а заодно распорядился принести поесть из солдатской столовой.
— Это, конечно, не твоя, не летная столовая, без деликатесов, но повара умельцы. За эти несколько лет мы столько разных мытарей кормили, — он грустно улыбнулся, — и никто не сетовал.
Я был бесконечно благодарен этому худенькому, с белесыми выгоревшими до невидимости бровями подполковнику с мешками под глазами, в застиранной форменной рубахе, где от частой стирки по краям ворота уже повылазила бахрома.
Заведующая гостиницей оказалась его женой и выделила нам три номера: «Это все, что есть, поэтому располагайтесь, как сумеете». Солдаты притащили тюфяки и простыни, она включила кондиционеры и распорядилась насчет воды в душе. Женщины первым делом принялись за стирку.
Измученные дети после осмотра медиком-майором и выпитых микстур мигом уснули, а мы еще долго чаевничали, обсуждая перипетии прожитых дней, загадывая о будущем. Присланный начальником штаба маленький прапорщик нашел для «Волги» пробку, поставил ее, подлил масла и довольствовался двумя бутылками водки, которые «волжанин» извлек из вместительного багажника. Словоохотливый врач пополнил наши автомобильные аптечки, расспрашивал, кто куда, говорил, что надо бы и самому определяться: «Да только пусть все утрясется».
***
Выезжали рано, до рассвета. Хозяйка гостиницы не взяла с нас ни копейки, рассудив, что у нас впереди долгая дорога.
Это в городе утро нерешительно блуждает между домами, а в степи день начинается задолго до появления солнца. Оно еще не поднялось из- за гор, а степь уже быстро теряла утреннюю прохладу. Вскоре подъехали к повороту на Бахарден, удивительному, обаятельному своей красотой и гостеприимностью месту. Там, в глубокой пещере, блестела в электрическом свете лечебная вода, оттуда веяло таинственностью и прохладой, малейший всплеск воды под рукой пловца радостно баюкало гулкое эхо, а наверху тебя ожидала чайхана со всевозможными чаями, напитками и самыми разнообразными блюдами. Из динамиков всегда, в любую погоду над Бахарденом, лились песни.
Из-за поворота выплыл табун светлых счастливых «Волг» во главе с черным мерседесом и резво покатил в сторону Ашхабада. Я вспомнил, что вчера было Первое мая, всемирный праздник труда и благоденствия.
По дороге раз за разом навстречу или попутно, шествовали верблюды, никак не желавшие уступать нам дорогу, и медленным цугом, жуя жвачку, размеренно покачивая длинными шеями, беззвучно шагали по белой полосе, словно специально для них очерченной. Только при приближении огромной фуры медленно, с гордо понятыми головами они сходили на край проезжей части, затем с таким же достоинством возвращались обратно. Ближе к вечеру дорога начала изгибаться под напором высоких каменных россыпей, а затем устремилась вниз, к морю. Дувший оттуда ветер быстро заполнил кабины, и жена «волжанина» облегченно сняла с головы мокрый платок.