Комполка был «сбит».

Приземлились. Как всегда, Рудимов первым вылез из кабины и направился к командирской машине. Яровиков был белее стены. Капитан видел, как дрожали его руки — он долго не мог расстегнуть парашютные лямки. Наконец сбросил парашют и, не глядя на комэска, распорядился:

— Вы свободны. С богом.

Рудимов козырнул и быстро удалился.

Видно, подполковник сильно расстроился. Но чем? Проигрышем боя? Не верилось. Может, опять не понравилась скопированная атака? Но ведь Степан атаковал, учитывая стиль и привычки противника.

Прошло несколько дней. Уже стало забываться последнее сражение. В субботу, когда все летчики собрались идти домой, Степана внезапно вызвали к командиру. Докладывать о прибытии не пришлось. Еще на пороге Павел Павлович спросил:

— Ну что, доволен?

— Чем? — не сразу понял комэск.

— Забыл? — Павел Павлович сузил и без того узкие зеленоватые глаза, и в маленьких щелках бойко запрыгали горошины зрачков. — Значит, победа была легка…

— Да нет, не забыл, но… — с опозданием начал тот оправдываться, а подполковник махнул шевровыми перчатками, с которыми не расставался даже в жаркую погоду:

— Ладно. Садись.

Яровиков долго молчал, хмурил мохнатые, четко выделявшиеся на бледном лице брови. Постоял лицом к стене, будто и не было рядом капитана, а потом вдруг повернулся: «Ну садись, садись», опустился на холодный дерматиновый диван и положил на колено капитану плотно сжатый кулак:

— Нет, Рудимов, у меня к тебе претензий нет. И если уж говорить начистоту, за тебя рад. А вот за себя… Скребут кошки, чего уж там. Все думаю, почему я проиграл. Может, стар стал? А? Но еще хуже, если устарела моя тактика. А т а м за это головой придется платить.

Опять встал, зашагал по скрипучему полу.

— Кто его знает что делаю. Нападаю и отбиваюсь одним и тем же манером. А вот ты и раскусил. Надо, надо больше думать о таких нюансах, которые сам черт не смог бы разгадать.

Они долго сидели в тот субботний вечер. Степан молча слушал исповедь командира, и ему немного жаль стало этого немолодого, но столь ревнивого к летному ремеслу человека. Право же, комполка преувеличивал свои грехи. Павел Павлович сидел широко расставив ноги и ссутулившись, будто разглядывал трещины в полу. Встал, вздохнул:

— Ну, кажись, все.

Как всегда, у порога остановил:

— Да, вот что, Рудимов, тут я тебя хвалил, а себя ругал. Все правильно. Но вот учти одну закавыку. Надо характер менять. Человек ты, кажись, понятливый, уловишь, к чему нить веду. Уж очень ты какой-то святой. Ну согреши, что ли. Ей-богу…

О какой святости и каком грехе комполка вел речь, Степан уточнить не успел. Павел Павлович легонько толкнул его к двери:

— Ну, с богом.

Зеленая дуга ракеты, повисшая над взлетной полосой, позвала истребителей на взлет. Короткокрылые «ишачки» один за другим вырулили на старт и взмыли в воздух. Курс — на юг.

Вечером эскадрилья Рудимова, а за ней и весь полк перебрались на новый аэродром. Самолеты прикрыли ветками тополей. На рассвете следующего дня принялись рыть «щели».

Чувствовалось дыхание чего-то тревожного, настораживающего. Оно долетало со скупыми докладами штабов, прорывалось сквозь притаившуюся тишину летних лагерей. Люди работали молча, сосредоточенно. Хотя никто не сказал ни слова о причине сегодняшней тревоги, какое-то шестое чувство предсказывало, что она впервые за столько лет не была учебной. Когда Рудимов вышел из штаба и проходил мимо замаскированных самолетов, услышал негромкий разговор, по которому узнал мотористов своей эскадрильи.

— Подходяща глубина траншеи?

— Смотря какая почва…

— И какая бомба ахнет.

— Самолеты в готовности?

— В первой.

Дежурные истребители уже стояли у самого «Т». Дежурили летчики звеньями. Остальным разрешили ночью отдыхать в наспех построенной казарме по соседству с аэродромом.

Несмотря на то что люди за день умаялись, спать никто не ложился. Света не зажигали: Яровиков запретил. Темны были и дома, куда только что перебрались семьи летчиков и техников.

Стояла тихая ночь. Ночь звездопада. С веток стожаров то и дело срывались переспелые звезды. Они наискось чертили густую синь неба и падали в море. В темноте черными молниями метались летучие мыши. Из гарнизонного сада тянуло яблоневым настоем. Чей-то дальний голос выводил страстно и тоскующе:

…Тамара не спала. Она сидела на подоконнике, поджав под себя ноги, и переговаривалась с соседкой на балконе второго этажа. Сверху доносилось: