Шрифт:
– Рано или поздно б нарисовались! – проговорил Андрей. – Идем за шампурами.
– А почему следственный комитет?
– Не знаю. Наверное, федералы занимаются политикой, а эти уголовщиной.
– Нашим не говори! – Валерьян приосанился. – А завтра я с тобой, типа по делам поеду.
– Знаешь, – Андрей задумчиво потер подбородок, – мне Полукаров, сам того не ведая, мыслишку подкинул. Если на камере швырял Никита, значит тебя как свидетеля вызовут, или – только по рукописи. Тогда ты им мое заявление принеси, будто я повесть написал. И призывы. Пока они расчухаются, я уже за бугром буду. Что смотришь? Хуже не станет! Текст первой части и черновики против Вовки в моем компе нашли. А материалы я у тебя хранил для надежности…
– Там не идиоты сидят.
– А то, что они делают с вами, не идиотизм? Подумаешь, один написал, другой швырнул! Пусть побегают за свои серебряники! Идем!
Валерьян нерешительно отправился за братом.
В десять утра профессор Степунов спешил ко второй паре. На заочке он читал курс по Блоку.
Владимир Павлович машинально пробежал рукой по карманам ветровки: не забыл ли ключи от кафедры. Ключи брякнули в серых брюках. Надо было заскочить в кабинет за конспектом. Накануне ночью профессор вернулся из Тарусы: снимали передачу для литературного цикла на телеканале «Культура». Степунов вел программу. Его последний рассказ о русских символистах вызвал интерес: коллеги поздравляли, зрители звонили в редакцию и благодарили. Могло статься: с поезда пришлось бы ехать на занятия. Поэтому профессор предусмотрительно оставил конспекты на работе.
Читать материал по шаблону, из года в год повторяя одно и то же, Степунов не умел, и на ходу мысленно вставлял в план готовой лекции дополнения, вычитанные у…
– Владим Палыч! – окликнул его приземистый охранник из отставников, туго перепоясанный ремнем по черному комбинезону. Он вышел за турникет, готовый догнать.
– А? Да.
– Владим Палыч, ректор просил зайти немедленно, как только вы появитесь…
Степунов кивнул и, недовольный, заспешил дальше. Мысль сбилась.
Другой охранник, в стеклянной будке у лестницы, сказал: «вызывают немедленно».
– Спасибо! Мне передали! – и мысленно передразнил «вызывают!», тщетно сгребая в голове дополнения. «Превратил институт в гауптвахту!» – подумал он о ректоре.
На кафедре Аллочка было заикнулась, что из ректората заходил секретарь…
– Да пожар что ли! – подосадовал Степунов, забыв зачем шел, и сел, бесцельно перебирая бумаги. – Простите, Аллочка!
Но девушка надулась.
Вызов как-то связан с Аспининым, догадался заведующий. Он вспомнил звонок Андрея и задумался. Сразу после их разговора он по телефону говорил с Наташей, членом-корреспондентом РАН доктором наук Натальей Васильевной Корниловой. Они решили обождать, не забирать письма. Их копии разосланы в редакции. Обстоятельства освобождения Валерия не ясны. За время командировки вряд ли что-либо произошло.
Значит, произошло!
Тогда почему его не предупредили? Степунов вспомнил, что вернулся за полночь и отключил телефоны, чтобы выспаться…
До пары оставалось пятнадцать минут. Заведующий спустился в ректорат.
Степунов кивнул секретарю. Не сбавляя шага, толкнул двойные двери и оказался, словно в коробке, наполненной ватой: ничего не тревожило здесь гробовую тишину.
Ушкин склонился над бумагами, подперев голову, скрестил под столом ноги и словно не слышал вошедшего. «Случайно» заметив, поднял голову, улыбнулся и встал.
«Опять паясничает!» – презрительно подумал Степунов, поздоровался и нарочито добавил: – Вызывали?
Ушкин добродушно захихикал.
– Не вызвали, а пригласили.
– Александр Сергеевич, у меня лекция. Что случилось? Ваши опричники меня чуть не скрутили.
– Ничего страшного не случилось, Владимир Павлович. Садитесь. С утра вам пробовали дозвониться домой. Я позволил себе позвонить в деканат заочного отделения и попросил перенести вашу пару на два часа. Вы ведь сегодня больше не читаете?
– Нет. Да, но по какому праву…
– Присаживайтесь, присаживайтесь! Разговор не простой. Я даже отложил свои дела…
Ректор вышел из-за стола, потер руки и задумчиво сделал губы трубочкой: щеточка его усов задиристо топорщилась. Он был в бело-голубой рубашке в любимую мелкую полоску и в джинсах. Владимир Павлович неохотно сел. Сел не в кресло, а на стул у окна, и небрежно облокотился о спинку соседнего стула.
С ректором он всегда держался подчеркнуто вежливо, считал его выскочкой, человеком недалеким и непорядочным. Потомственный интеллигент, из семьи тверской профессуры, Степунов простить себе не мог, что проглядел этого скомороха и сам предложил кандидатуру Ушкина на высший институтский пост. А тот с присущей лишь талантливым бездарностям изощренностью, походя, превращал уважаемое учебное заведение в ПТУ своего имени, как язвили над Ушкиным студенты: выживал ученых европейской известности и талантливую молодежь и приглашал публику с сомнительными научными достижениями.
После выборов новоиспеченный ректор было фамильярно перешел на «ты» с соратником, но Степунов холодно указал на субординацию. И этот интеллигентский снобизм, – все преподаватели старшего поколения на кафедре обращались даже к первокурсникам на «вы», – стал отправной точкой открытой вражды и скрытой ненависти между ректором и заведующим. Степунов сам подбирал преподавателей в свой небольшой коллектив. Присматривался к людям наверняка, ценил их профессионализм и, невзирая на редкие кадровые промахи, не позволял вмешиваться в работу кафедры.