— Он хочет пить, — попыталась объяснить болгарка: на турецком языке она говорила невнятно — вряд ли ее понял башибузук. Л если бы и понял?

— Ребенок умирает от жажды, — пояснил Минчев, стараясь придать своему голосу полнейшую безучастность. Не приведи бог, признают за болгарина, пекущегося о своих сородичах.

— Ей же будет легче идти! — сказал башибузук и захохотал на все ущелье.

Ему было лет под сорок. Это был тучный человек, которого с трудом таскала на своей спине маленькая лошаденка. Но он старался держаться молодцевато и все время выпячивал грудь, демонстрируя потускневшую медаль. Глаза у него так черны, что не поймешь, как он настроен: зло или по-доброму? Вряд ли он бывает добрым… А у себя дома? Минчеву всегда казалось, что башибузуки не могут быть добрыми даже с собственными женами и детьми — на то они И башибузуки! Знают ли жены, что делают их мужья, как поступают они с болгарскими женщинами и детьми? Наверняка знают. Поверили проповедям в мечетях, считают, что все гяуры не от аллаха, а если так — поступать с ними должно как со скотом.

— Ах ты, погомет! [16] — закричал башибузук и опустил плетку на тощие плечи Минчева. — Райа! Фошкия! [17]

— Я не райа! — возмутился Минчев. — Я такой же правоверный, как и ты! И не смей меня трогать!

— Ешек! [18] — в бешенстве выдавил башибузук, — Кюлхане! [19]

Как ты смеешь называть себя правоверным, грязный гяур! — И плетка с силой опустилась на плечи, спину и голову Минчева.

Но Йордан оставался спокоен. Он набрался выдержки, чтобы поманить пальцем свирепого башибузука. Тот приподнялся на стременах и хотел еще раз отхлестать дерзкого райа, но что-то удержало его, и он, свесившись с седла, наклонился к Минчеву.

— Я послан ага Муради, — тихо произнес Йордан, — Мне поручено узнать, что думают эти скоты и нет ли среди них русских соглядатаев. — И он кивнул в сторону бредущей толпы.

— Ага Муради скоро будет здесь! — злорадно произнес башибузук и посмотрел на дорогу, словно ожидая этого господина. Но Минчев знал, что никакой ага Муради вскоре не появится, как не появится и вообще: он назвал первую пришедшую на ум фамилию. И все же на башибузука это подействовало отрезвляюще: он уже не грозился плеткой и не хватался за свой сверкающий позолотой ятаган.

«Как хорошо, что я оставил Наско в лесу! — подумал Минчев. — Так еще можно выкрутиться и спастись, а с парнем? Погибли бы вдвоем!..» Он вспомнил, каким был этот мальчонка. Грамоту постиг раньше других, стихи заучивал едва ли не с первого чтения и знал их множество. А как он рисовал! Свою любимую Перуштицу, недалекий Банковский монастырь, суровые, но прекрасные Родопы, друзей по школе… Когда восставшим угрожала беда и требовалась срочная помощь, Минчев послал Наско с запиской в Филиппополь [20] и парень сумел пробраться через многочисленные турецкие засады. В нужную минуту он взял ружье из рук убитого повстанца и вместе с другими сутки отбивался от наседавшего врага. Где ты сейчас, Наско, славный ученик и маленький гражданин? Успел добраться до Тырнова или все еще прячешься на вершинах гор, в непроходимых дебрях кустарника?

Плетка башибузука хлестала с прежним остервенелым свистом, и Йордану порой хотелось броситься на разбойника, чтобы вместе с ним скатиться в пропасть. Но сдерживало благоразумие: а зачем? Надо их всех свалить, а самому остаться в живых И ему, и всем тем, кто бредет сейчас по дорогам Болгарии, униженным, обездоленным и несчастным. Для этого надо любым, путем оторваться от свирепого башибузука.

Группа приближалась к памятному для Йордана камню. Года три назад по просьбе заболевшего отца он доставлял товары из соседнего Казанлыка. Темной ночью на него напали бандиты, вероятно такие же башибузуки. Минчев оставил свою повозку с товарами и покатился в пропасть — авось сможет ухватиться за какой-либо кустик. Есть хоть небольшая гарант тия остаться в живых, а от бандитов живым не уйдешь. Он летел сажени две и опустился на узкий выступ. Бандиты его не преследовали. А будут ли преследовать эти башибузуки, если он повторит свой опасный прыжок?

Когда толпа проходила мимо камня, Минчев, уже не раздумывая, подбежал к обрыву и заскользил вниз. К счастью, площадочка уцелела. Рядом с ней в крутом гранитном утесе зияла небольшая овальная ниша. Камень, потревоженный Йорданом, с грохотом покатился в пропасть. Наверху послышались гортанные крики, потом грохнули ружейные выстрелы. Над головой Йордана просвистели пули. Но угомонилось все быстро. Правда, еще долго и исступленно кричал раздосадованный ба~

\ шпбузук, но свою злость он уже срывал на других. «Покричи, полай, окаянный, теперь недолго осталось тебе злодействовать!»— успокоил себя Минчев.

Йордан сидел и прикидывал: надо спуститься на тропинку, наверху ему уже делать нечего. Исхлестанного плеткой, побитого и исцарапанного, его задержит первый вооруженный турок. На казавшейся далекой и мрачной глубине булькал горный ручей, оттуда несло сыростью и прохладой. Вот бы наклониться к ручью и пить, пить, пить, пока не исчезнет жажда, мучившая свыше суток: последний раз он прикладывался к воде, теплой и тухлой, во дворе, где томился со всеми задержанными.

А как сползти до ручья?

Минчев. посмотрел вниз еще пристальней. Уступ крутой, гранитный, саженей на пятнадцать. Кое-где росли кустики, невысокие и чахлые, чудом прижившиеся на этом сером граните. Йордан потрогал один такой кустик. Тот не поддался. Он ухватился за него посильнее. И, держась обеими руками, пополз вниз. Затем осторожно оторвался от первого и повис на втором. Посмотрел в темную, холодную бездну. Расстояние пугало. Но он не боялся расшибиться насмерть. Просто в такие дни ему не хотелось умирать — накануне долгожданного избавления родины от ига, когда он еще так мало сделал для ее свободы.