Серёжка открыл калитку и вошёл во двор. Под деревом он увидел голубую коляску на высоких колёсах и возле нее двух женщин. Одна была совсем молодая, а другая старая, в белой косынке с двумя острыми концами на лбу. Молодая женщина смотрела в коляску на какой-то бело-розовый свёрток и улыбалась. Старуха сидела на табуретке, раскачивала коляску рукой и гнусавым голосом пела:

— Баю-баюшки-баю…

Серёжка понял всё. Молодая — это хозяйка свёртка, а старуха — нянька. Она опередила Серёжку. Он не выдержал конкуренции, погорел как швед под Полтавой, которого разбил Пётр Первый.

Серёжка повернулся и вышел за ворота. Разорвал в мелкие клочья Изину характеристику и швырнул прочь. Ветер подхватил белые лепестки и понёс на самый край света. Серёжка постоял ещё немного, подумал и поплёлся вслед за лепестками на край света…

Случилось так, что Серёжка до конца света не дошел. Он доковылял только до железной дороги с полосатым шлагбаумом. Справа от переезда был глиняный бугор, а за ним — болото с лягушками. Из-за бугра доносился какой-то вой и визг. Серёжка прислушался и понял — это гудела и визжала грузовая машина.

Там была узкая земляная дорога. После дождя по ней не ездили. Дождь был только вчера. Так разошёлся, что деревья ломались. Наверно, шофёр не знал, какая это дорога, и затесался в самую грязь.

Серёжка полез на бугор, спустился по рыжему скользкому откосу и увидел грузовик с прицепом. На прицепе лежали длинные неструганые доски и большие ящики с чёрным клеймом.

Серёжка подошёл ближе. Машина увязла в болоте левым колесом, вырыла глубокую скользкую яму. Шофёр дёргал за рукоятки. Машина моталась из стороны в сторону, гремела всеми своими железками и не двигалась с места. Колесо вертелось вхолостую. Вокруг шлёпали липкие чёрные комья.

Шофёр окончательно выбился из сил. Он вылез из кабины, вытер рукавом лоб, уныло ударил каблуком по мокрому скату. Тут он заметил ротозея Серёжку. Сначала он смотрел на Серёжку, как смотрят на пустое место или телеграфные столбы, которые мелькают и мелькают за окном кабины. Потом лицо его оживилось. Вероятно, вспомнил, что вдвоем беда всегда вполбеды. Даже с таким маленьким и не совсем сильным человеком, как Серёжка.

— А ну, малый, помогай, — сказал он. — Чего стоишь?

Серёжа принялся помогать шофёру. Он приволок из-за бугра обломки кирпичей, замостил яму, отошёл в сторонку и поднял руку вверх.

— Тро-о-гай!

Шофёр рванул тормоза. Машина вздрогнула, завертела колёсами и, переваливаясь с боку на бок, покатила по дороге. Но ликовать и бросать шапки вверх было ещё рано. Грузовик прокатил несколько метров, снова забуксовал и вырыл яму больше прежней.

Три раза Серёжка и шофёр вытаскивали машину, и три раза она снова зарывалась в грязь до самого живота.

Грузовик раскалился, как печка. Из радиатора с шумом и свистом вырывались тонкие горячие струи. Они напоминали гейзер, который Серёжка видел в учебнике по географии.

Солнце старалось вовсю. Даже лягушки примолкли, не показывали глаз из липкой зелёной тины. Только изредка какая-нибудь забудется, квакнет вполсилы и виновато замолкнет.

У Серёжки ныло с непривычки всё тело, все косточки. Он буквально валился с ног. И всё же, как ни трудно это было, Серёжка не бросил дела, доказал, что и он тоже может быть мужчиной, а не какой-то тряпкой и размазнёй.

Машина вырвалась наконец на оперативный простор, весело покатила по дороге. Шофёр перевалил через бугор, притормозил и крикнул Серёжке:

— Иди сюда, малый!

Не зная, что будет дальше, Серёжка подошел. Шофёр выпрыгнул из кабины, вытер руки тряпкой, затем полез в карман и протянул вдруг Серёжке рыжий помятый рубль.

— Возьми, — сказал он, — Купишь чего, однако…

Они стояли рядом — два друга, которых свёл случай, два работника и страдальца. Серёжка не принимал даяния. Только крепче сжимал зубами пересохшую, треснувшую поперёк губу.

— Зачем вы так? — сказал он. — Я ж просто так помогал, из уважения…

Шофёр обнял Серёжку за плечи. Крепко и горячо, как обнимают только друзей и единомышленников.

— Ты меня извини, — сказал он. — Я сразу понял, что ты просто так… Серёжкой тебя зовут?

— Серёжкой. Покусаев фамилия…

— Покусаев? А меня — Гырда. Смешно, правда?

— Ничего не смешно. Нормально!

— Я тоже думаю — нормально. Не в фамилии дело… Садись, Покусаев, в город подброшу.