Массивные ворота в городской стене были открыты. Стражи кричали хриплыми пропитыми голосами, а женщины, попавшиеся навстречу их отряду, улыбались Ингвару до ушей, отчего, по мнению Ольхи, становились похожи на жаб. Одна даже бросила цветы. Ольха проводила ее долгим взглядом. Это была пышная молодая девка с неопрятной головой, толстая в поясе и с вислым задом. У нее были длинные толстые ноги, крупные, как у коня, зубы и слишком вывернутые губы. Хохотала чересчур громко, суетилась и трясла телесами отвратительно откровенно.

Так ему и надо, подумала она мстительно. Он другой и не стоит.

Кони галопом пронеслись по улице. По обе стороны замелькали мастерские гончаров. У Ольхи закружилась голова от изобилия горшков – больших, малых, широких и узких, расписных и простых, с круто выгнутыми краями. Были и такие затейливые, что потрясенная Ольха уже не назвала бы такую красоту горшками.

Потом в лицо, как дубиной, ударил аромат свежевыпеченного хлеба. Они неслись через улицу булочников. Ольху поочередно овевали запахи хлеба черного, белого, с орехами, с ягодами, хлеба тминного и укропчатого, хлеба и калачей с медом, а еще хлеба настолько странного, но возбуждающе пахнущего, что она ни за что бы не догадалась, из чего пекли.

Когда эта улица наконец оборвалась, а на ней поместилось бы целое племя древлян, пошла улица кожевников, и Ольха вдыхала ароматы кож, самых разных и по-разному сделанных, а потом пересекли улицу оружейников, но она была уверена, что их улица не короче хлебниковской, потом проскакивали через кварталы красильщиков, еще каких-то ремесленников… Наконец, когда Ольха устала дивиться огромности города, – его уже и городом не назовешь, это что-то другое, большее, только слова такого нет, – пошли терема добротные, богатые, искусно срубленные.

Голова шла кругом от богатства и убранства теремов: резные ставни, коньки, богато украшенные стены, крыльцо, окна, но потом кони вымахнули на другую улицу… и у нее перехватило дух, будто дубиной ткнули в живот.

Здесь высились настоящие хоромы. В два-три поверха, со светлицами и горницами, украшенные еще богаче, со странными цветными окнами. Заборы из толстых бревен, а ухоженные деревья полностью скрывают первые два поверха.

На следующей улице хоромы были в три, а то и четыре поверха. Ольха сжалась, чувствуя себя маленькой и жалкой. Как она могла рассчитывать воевать с такой мощью? Киевский князь возьмет народ с одной улицы, получится такое войско, что все племя древлян забросают щитами, как глупую и жадную девку рутуллов.

Киевский князь научился собирать силы соседних племен раньше других, поняла она обреченно. Кого кнутом, кого пряником. Кому достаточно просто показать кулак, грозно цыкнуть, а где и кровь льется как вода. Но Киев уже силен и богат. На их крови, на полюдье, на тяжелой дани.

Дружинники начали попадаться за три квартала до детинца. Перед воротами во двор княжеского терема их стояло около дюжины. Все рослые гиганты в кольчужных рубашках до коленей, с широкими пластинами доспехов, в остроконечных шлемах. Половина с длинными мечами, остальные при боевых топорах и коротких копьях.

Их пропустили во двор, не задавая вопросов, только кричали Ингвару что-то одобрительное. Его любят, подумала Ольха с удивлением. И не страшатся. Эти дружинники, из чужих отрядов, тоже разговаривают как с равным.

При виде детинца она снова ощутила себя маленькой и потерянной. Весь нижний поверх сложен из каменных глыб! Сколы блестят, будто их еще вчера ломали горные великаны и вбивали здесь в землю. А над первым поверхом еще три – из толстых ошкуренных бревен, с широкими окнами… Она протерла глаза, думая, что мерещится. Во всех окнах блещет, переливается едва заметная радуга. Какая-то особенная кожа бычьих пузырей?

Двор вымощен камнями, вбитыми в землю так плотно, что земли не видно. А трава если и пробьется, тут же стопчут. В Искоростене же, вспомнила она со щемом, лишь перед княжьим теремом мостили весеннюю грязь, да и то жердями и хворостом.

Тяжелые кони русов звонко били подковами. Из-под ног летели искры, будто кресалом били по гигантскому огниву. Двор был огромен. На нем поместился бы град Искоростень… И весь двор вымощен каменными плитами!

С широкого крыльца за ними очень внимательно следили пятеро гигантов русов. Все в булате, с головы до ног обвешаны оружием, шлемы надвинуты на глаза. Солнце так играет на выбритых подбородках, что кажутся вырубленными из тех же глыб, что и плиты в основании терема.

Ингвар соскочил с коня, подал ей руки. Павка привычно перехватил ножом веревку под брюхом коня. Ольха попыталась спрыгнуть сама, но Ингвар, угадывая ее изнеможение, подхватил почти на лету. Она пошатнулась, уперлась ладонями ему в грудь. Несмотря на вспышку гнева, ощутила тень благодарности. Ноги занемели, могла бы упасть на потеху киевским русам.

– Спасибо, – сказала она нехотя.

– Не за что, – ответил он, донельзя удивленный, что она знает такие непривычные для лесной зверюки слова. И даже иногда пользуется. Хотя наверняка здесь какой-то подвох. Сейчас укусит, лягнет или хотя бы поцарапает.