Шрифт:
— Ну-ну, это вы уже взяли прямо из сказок Гофмана! — погрозила ему пальцем Иетта.
— Что ж такого? Я всегда ношу в кармане его книжку: надо же иметь кое-что про запас на случай, когда собственная фантазия иссякнет!
— Кажется, вам это не грозит, — заметил Вульф. — Но послушайте, я же пришел прочесть вам превосходные стихи из сегодняшней «Летучей почты»! Они подписаны буквой «h», и это, конечно, Гейберг. Вот молодчина — умеет писать стихи! Иным не мешало бы у него немножко поучиться, как вы думаете, Андерсен?
По мере того как Вульф читал, на лице Андерсена все яснее читалось еле сдерживаемое торжество. Он вертелся на стуле и заговорщически переглядывался с улыбающейся Иеттой.
Ведь капитан читал тот самый «Вечер», который был написан по дороге из Хельсингера в Копенгаген!
Гейбергу понравилась новизна образов и юмор стихотворения, и он взял его для своей газеты «Летучая почта». Многие знали об этом, но Вульф остался в неведении: он редко соглашался слушать стихи Андерсена, раз навсегда решив, что таланта в них нет, а значит — нечего попусту тратить время.
— Довольно милая вещица! — неуверенно сказала фру Вульф, когда чтение было окончено: она уже заподозрила истину.
— Мало сказать «милая»! Это свежо, оригинально, талантливо! Такие стихи и нужны нам сейчас! — авторитетно заявил Вульф.
— Отец, но ведь это же стихи Андерсена! — не выдержала, наконец, Иетта. Покрасневший до ушей автор опустил глаза в чашку с чаем. Что-то теперь скажет капитан? В комнате воцарилось неловкое молчание. Потом громко хлопнула дверь: это рассерженный своим промахом Вульф ушел обратно в кабинет.
— Милая Иетта, я давно хотела тебя спросить: ты ничего не слышала о помолвке у… — и фру Вульф назвала фамилию общих знакомых, уверенной рукой повернув разговор в другое русло. Про себя она очень досадовала на случившееся: Андерсен и так страдает манией величия, и каждая похвала его стихам — это просто яд для бедняги! Иной раз ведь он такое скажет, что только руками разведешь: например, вздумает сравнивать себя с Эленшлегером или Ингеманом… И вообще какие там стихи, когда ему надо готовиться к экзаменам в университет! Вот если он здесь добьется успеха, за это с чистым сердцем можно будет и похвалить!
После сцены с Вульфом Андерсен как в рот воды набрал, и все попытки Иетты развеселить его и утешить остались безуспешными. Только на прощание он тихонько сказал ей:
— Спасибо, дорогая фрекен Иетта, вы всегда за меня. Не знаю, что бы я делал без вас…
«Вот у кого надо учиться мужеству! — думал Андерсен по дороге домой. — С такой чудесной душой, с таким светлым умом — и так обижена природой! Другая на ее месте давно превратилась бы из девушки в бутылку с уксусом. А у нее всегда ясная улыбка, она всем живо интересуется и находит еще силы, чтоб утешать меня!
Милая Иетта, крохотный эльф, право же, я когда-нибудь напишу о тебе так, чтобы все увидели, как ты прекрасна… Стихи? Нет, может быть, лучше не стихи, а что-нибудь вроде волшебной истории… Ах, как жаль, что сейчас некогда этим заниматься, а надо писать скучные латинские сочинения!»
Погожими вечерами в каморку под крышей, улыбаясь, глядела круглая физиономия луны. Андерсен отрывался от книг и подходил к окну побеседовать с ней.
— Расскажи мне, что ты видела хорошенького? — спрашивал он. — Повезло тебе: можешь повсюду людей посмотреть и себя показать! И латыни с тебя никто не спрашивает… Гуляешь себе да глядишь на индийские лотосы, на египетские пирамиды, на снежные горы, на большие города… Эх, поменяться бы мне с тобой местами!
«Глупый ты, хоть и поэт! — молча отвечала луна. — Ишь, чего захотел! Да если б ты увидел сотую долю того горя, преступлений, нищеты, несправедливости, которые я вижу, ты бы просто рехнулся от ужаса».
— Так-то оно так, — упорствовал поэт, — да ведь и хорошего на свете есть немало! И добрых людей не меньше, чем злых, что ты там ни говори, а то и побольше. Да и нельзя с чужих слов судить о мире, надо все самому увидеть — и лучшее и худшее.
«Еще увидишь, не горюй! — обещала луна. — А пока что ты вполне можешь представить себе, что эти крыши под тобой — неведомая пустыня, а дымовые трубы — черные скалы… А вон и хищник бредет! Видишь, как он нетерпеливо помахивает хвостом, как блестят в темноте зеленым огнем его глаза!»
Тощий, ободранный хищник, подойдя поближе, пронзительным мяуканьем выражал какие-то обуревавшие его чувства: может быть, тоску и одиночество, может быть, несчастную любовь, а может, и мечту о жареной рыбе или сливках.
— Точь-в-точь как я в Слагельсе или в Хельсингере! — с улыбкой пробормотал Андерсен, возвращаясь к покинутым учебникам. Ну, теперь-то он вырвался из клетки, теперь самое худшее позади, а впереди столько радужных надежд, что и не счесть!
Вместо желчного деспотического Мейслинга его учителем стал приветливый и умный Мюллер; он почти ровесник своему ученику и держится с ним на равной ноге. Иногда они, отложив в сторону латынь, до глубокой ночи читают друг другу стихи или азартно спорят.