Талант кое-какой есть, писал он, но о форме поэт заботится мало. Притом же в стихах чувствуется влияние Гейне. («Это правда! — воскликнул Андерсен, прочитав рецензию. — И все же нигде я не писал еще так от себя, как здесь!»)

Теперь Мольбек обрушился на «Теневые картины». Он бранил книгу за легкомыслие, за отсутствие обстоятельных, последовательных описаний. Похоже было, что, раскрыв «Теневые картины», он ожидал найти там пособие по географии и был возмущен, когда его надежды не сбылись.

Как всякий педант, Мольбек терпеть не мог шуток.

Делая дотошные, тяжеловесные примечания к легким шутливым фразам книги, он все время доказывал, что шутить тоже надо по правилам, которыми Андерсен по невежеству пренебрегает.

«Природа — это дама, и притом очень старая дама: она существовала еще до Мафусаила», — читает Мольбек в «Теневых картинах». Нет, это не годится! Мафусаил, известный из библии своим долголетием, Мольбека не устраивает: здесь, по его мнению, автор обязан был упомянуть Адама и никого больше!

Не подозревая еще, какие упреки он на себя навлечет, Андерсен беспечно продолжает шутить: «…И эта старая дама очень хочет нравиться нам и удивлять нас». Мольбек и здесь находит ошибку. Старая дама… хочет нравиться… «А разве молодые дамы не хотят нравиться?» — строго спрашивает он в рецензии.

Да, пожалуй, такой разбор книги мог надолго отбить у автора охоту к шуткам…

Хуже всего было то, что Андерсен не умел — и никогда не научился — относиться к подобным статьям легко. Каждый раз с новой силой он приходил от них в отчаяние, и критики испортили ему много крови.

Друзья были утешением и поддержкой, но в отношениях с ними было много противоречий и острых углов, причинявших боль. Особенно ярко проявлялось и то и другое в доме Коллинов, занимавшем огромное место в жизни поэта.

Старый Коллин сделал все от него зависящее, чтобы Андерсен в его доме был принят на правах родного. У него было свое место за столом, он забегал к ним ежедневно и был единственным посторонним человеком, участвовавшим во всех семейных праздниках. В день рождения старого Коллина Андерсен вместе с его сыновьями писал поздравительные стихи. А впоследствии он, вызванный среди ночи запиской своего покровителя, стоял в кругу детей и внуков возле постели умирающей фру Коллин.

Раз навсегда признав его «своим», Коллин помогал Андерсену словом и делом и с полным правом подписывался в письмах к нему «отечески преданный Вам».

Но, питая к своему «второму отцу», как он его называл, безграничное уважение, Андерсен, естественно, не мог чувствовать себя равным в отношениях с ним — это определялось уже разницей в возрасте! — и старался не тревожить его по пустякам. Повседневные же отношения разворачивались прежде всего с Эдвардом и Ингеборг: из младших членов семьи они были самыми активными носителями «коллинского духа». И вот здесь-то постоянно выплывавшее неравенство часто огорчало и мучило Андерсена.

«Так относятся не к другу, а к облагодетельствованному бедному родственнику!» — с глубокой горечью думал он, слушая их бесцеремонные нотации и обидные подчас насмешки (чаще всего такие мысли вызывал Эдвард, Ингеборг поэт многое прощал за ее блестящее остроумие).

Правда, Коллины впоследствии доказали, что дело было не в его бедности: когда он добился, наконец, и славы и денег, они ни на волос не изменили отношения к нему. Меняться вообще было не в их привычках. Но в тяжелые годы, когда каждое теплое слово так много значило для него, этот недостаток чуткости с их стороны волей-неволей оборачивался высокомерием. Им это не приходило в голову: они сами не страдали излишней чувствительностью и ранимостью, а значит, не признавали ее и в других.

Уверенность в собственной непогрешимой правоте была одной из их характерных семейных черт. Недаром Андерсен писал о них в одной из своих сказок: «Я знаю одно семейство с единодушным мнением, — случись, что их дворовый петух запел в полночь свое утреннее «кукареку», значит и было бы утро, что там ни говори часы».

Это были люди золотой середины — в меру способные и образованные, в меру практичные и расчетливые, в меру веселившиеся и грустившие. Безрассудствам в их жизни не было места: приличная служебная карьера — для мужчин, приличное замужество — для женщин. Все они прожили жизнь удобно и спокойно, чуждаясь резких изменений, опасных крайностей, сильных страстей.

Приняв Андерсена в свой замкнутый семейный кружок, вне которого их мало что интересовало, они приложили все усилия, чтобы «воспитать» его, то есть перекроить на свой лад, внушить свои понятия, привычки, вкусы. Мягче и осторожнее всех действовал сам старый Коллин, но он вообще был менее заурядным человеком, чем его дети. А Эдвард и Ингеборг не считали нужным соблюдать здесь осторожность: раз он наш, так пусть будет таким, как мы, и все тут! Зная наперечет его действительные слабости, Коллины причисляли сюда все, чем он от них отличался.