Раскулачивание было проведено, как водится, на полную катушку. Дело было зимой. Из дома вынесли абсолютно все: продовольствие, инструменты, посуду – вплоть до того, что оборвали с окон занавески. Рассчитывали, должно быть, что хозяева сдадутся и выдадут спрятанный клад.

Клад они не выдали. Прошку арестовали и отправили в страшный Соловецкий лагерь, а его жена с шестью детьми мал мала меньше остались без средств к существованию. Интересно, что, несмотря на явно негативное отношение к Прошке в деревне, семья не погибла. Они так и жили до весны от щедрот добрых людей – соседи кормили. А летом жена и старшие дети нанялись к кому-то работать, раздобыли провиант и так, ни шатко ни валко, продолжали выживать, пока хозяин отбывал срок в лагере. Срок ему дали большой, не знаю точно какой, но несколько лет.

Соловецкий лагерь был местом ужасным, и несколько лет в нем, по слухам, не мог протянуть даже очень сильный человек. Прошку же спасло одно обстоятельство – он умел плести лапти. Как только это выяснилось, он попал на особое положение. Его меньше гоняли на общие работы, а может, и совсем не гоняли, кормили лучше, чем рядового заключенного. Его главной задачей стало обеспечение всего лагеря лаптями. Он считался ценным специалистом. Конечно, спрос на лапти в лагере был огромный, все там в них ходили, не сапоги же на зэков тратить! В те времена сапоги были роскошью.

Так Прошка и отсидел весь срок, исправно снабжая лагерное население обувью. Так и остался жив. И вот наконец срок его кончился, и вернулся он в деревню.

Жена встретила его, конечно, с распростертыми объятиями – как же, она сберегла ему шестерых детей, не выдала, где спрятан клад, и имела все основания считать, что теперь-то их жизнь пойдет на лад.

Но ничуть не бывало. Прошка отколол такой фортель, что деревенские только рты пооткрывали. Он заявил, что старая жена ему надоела и что к ней он возвращаться не собирается, и немедленно женился на другой – как говорили в деревне, на Молодухе. Я ее знала уже глубокой старухой, согнутой в три погибели, но в деревне ее по-прежнему называли Молодухой – так и осталась за ней эта кличка.

И вот живет Прошка у Молодухи, а сам-то помнит, что в старом доме в подполе зарыт клад. И все думает, как бы ему этот клад достать.

Думал-думал и придумал. Пошел он к прежней жене и говорит ей: «Прости ты меня, дурака, пожил я с Молодухой и вижу – ты лучше. Не люба мне больше Молодуха, а люба мне только ты, моя хорошая. Давай дальше жить вместе». Жена обрадовалась, пустила его, накормила-напоила, в бане выпарила, спать уложила. Вот она спит, а он не спит. Дождался глубокой ночи, встал тихонько, спустился в подпол, выкопал горшок с кладом и… ходу к своей Молодухе. Проснулась жена – глядь, в постели пусто, в подполе все разрыто.

И пошла с той поры лютая вражда между Прошкиной старой семьей и новой. Дети Прошкины от первой жены к тому времени выросли, да и от Молодухи уже дети попели. И ненавидели они друг друга так, что никогда у окна не садились, чтобы кто в окно не стрельнул, а в лес ходили только с топором за поясом на случай нечаянной встречи с супротивниками.

Когда мы появились в деревне, Прошка превратился уже в древнего деда Прошку, практически не слезавшего с печи, да и Молодуха, как я уже говорила, одряхлела и согнулась. Из первой Прошкиной семьи в деревне жил только сын по кличке (почему-то) Прокурор (имени его я не помню), а также дочь Татьяна Прохоровна, уже тоже весьма преклонного возраста. Этого Прокурора я сама несколько раз встречала в лесу и всегда видела у него топор за поясом, хотя он там, в лесу, вовсе не дрова рубил, а собирал грибы.

Из второй семьи живет до сих пор в деревне сын Гаврила со своими детьми, да иногда на лето приезжает его сестра.

С Прокурором история закончилась так. Он напился и ехал домой с соседнего берега. На дне его лодки плескалась вода. Он спьяну упал лицом в воду и там захлебнулся.

Надо сказать, что на озере люди удивительно внимательно следят за проплывающими лодками. Как только появляется лодка без сидящего в ней человека, ее сразу замечают. Так было и в этот раз. К лодке сразу же кто-то поплыл, ее вытащили на берег, вытащили и Прокурора из воды. Он был еще жив. Позвали мою сестру Дашу, которая умела делать искусственное дыхание, и она попыталась его откачать. Когда стало видно, что ее усилия напрасны, и он вот-вот умрет, решили позвать деда Прошку – все-таки отец.

Дед Прошка сначала не хотел идти, потом пошел. Увидел лежащего Прокурора, плюнул и сказал: «Собаке собачья смерть». Это все слышали, и Дашка тоже, так что точно не выдумка. Что уж там было в прошлом между этими двумя людьми на самом деле и насколько правдива деревенская легенда о закопанном кладе – этого мы никогда не узнаем.

Дед Прошка давно помер. Перед смертью пару лет совсем не слезал с печи и жил только благодаря преданному уходу Молодухи. Только перед самым концом собрался с силами, слез на пол, поклонился Молодухе в ноги и сказал: «Спасибо тебе, боярыня, что ходишь за мной, не бросаешь старого», – и опять залез на печку.

Его старинный враг и доносчик Пал Саныч умер раньше него тяжелой смертью – от рака желудка, мучаясь страшными болями. В последнюю свою зиму он как-то собрался с силами, доковылял до дома деда Прошки (а идти было довольно далеко, в горку, да по глубокому нехоженому снегу) и, зайдя в комнату, встал на колени, бухнулся лбом об пол и сказал: «Прости меня Христа ради». А непреклонный дед Прошка с печи ответил: «Бог простит».

Через несколько лет умерла и Молодуха. В деревне по-прежнему верят в существование клада, и эти слухи поддерживаются тем, что сын деда Прошки Гаврила иной раз в пьяном виде начинает хвастаться, что, мол, денег у меня столько, что я всю деревню могу при желании купить.