– Джон Блэк приходил просить руки Марьянки.

Бабурин крякнул и остался с раскрытым ртом. Лютовой, не сдержавшись, за неимением стола ударил кулаком себя в бок, выругался. Анна Павловна появилась, как джинн, прямо из воздуха, суетливо сказала «ну что вы, что вы, зачем же так» – и снова исчезла.

Я спросил очень вежливо:

– И что вы сказали?

Майданов снова поколебался, мы уже видели по его лицу, что он ответил. Он тоже понял, что видим его насквозь, выдавил нехотя:

– Я ответил, что… подумаем.

– А Марьяна?

– Марьяна с ним не общается. Она вообще старается больше бывать в университете. Там друзья, подруги, наука…

Лютовой дышал часто, со злобой, спросил резко:

– Но от нее все-таки хоть что-то зависит, не так ли?

– Мы ни к чему не принуждаем нашу дочь, – ответил Майданов гордо. Он вскинул подбородок, оглядел нас свысока, но жалко. – Ни к чему! И никогда не принуждали. У нее всегда была полнейшая свобода выбора!.. Но, как более мудрые в жизни, мы просто обязаны что-то подсказывать, рекомендовать, советовать… иначе что мы за родители?

Некоторое время пыхтели сигаретами в полнейшем молчании. Бабурин начал пускать дым кольцами, сопел, хрюкал, чесался спиной о выступ стены. Анна Павловна снова выглянула, словно из норки. Я видел, как ей жаждется вынести вазочку с покрытыми сахаром сухариками, чтобы Бабурин привычно порылся там, как свинья, выбирая самые поджаренные, чтобы мы пили ее душистый чай, беседовали, общались, и чтобы все было хорошо и по-соседски мирно.

Лютовой сказал замедленно, негромко, но я видел, как он душит в себе гнев:

– Да, вы мудрые родители. Конечно же, посоветовали своему ребенку, как лучше…

– Да, – ответил Майданов с вызовом. – Да, как лучше!

– Ибо вы знаете, – добавил Лютовой, – как лучше.

– Да, – повторил Майданов. Лицо его пошло красными пятнами. – Мы заботимся о дочери!.. Но мы учитываем и то, на каком пересечении нитей судьбы мы оказались!.. Сержант американской армии…

Лютовой поправил:

– Сержант оккупационной армии.

Майданов раздраженно отмахнулся.

– Даже если так, что с того? Сержант оккупационной армии просит руки русской девушки. Не в этом ли великий смысл, к которому нас подталкивает Провидение?.. Он не настаивает, не требует, не берет по праву сильного, а именно просит руки. Он хочет, чтобы у него была семья, дети…

– У него, – буркнул Лютовой.

– У них, – поправился Майданов нервно. – У них!.. Не в этом ли великий замысел Творца, чтобы два великих народа не враждовали, не воевали, упаси Господи, а вот так…

Бабурин сказал с негодованием:

– Ага, чтоб они наших баб?.. Нет уж, лучше мы их…

Лютовой сказал Майданову:

– А самому вам каково с таким союзником?

– Я сам по себе, – ответил Бабурин с обидой. Подумал и сказал значительно: – Я сам себе – партия!

Зима прошла под двумя равнозначными знаками: иммортализм и Таня. Я понимаю, конечно, что это неравнозначно – иммортализм успеет остановить человечество на краю пропасти и повести к Богу, а Таня тревожит и обещает блаженство только мне, однако что делать, я понимаю, что живу в теле животного, которое только временами осознает свою божественную природу. Понимаю, борюсь, но, как говорится, в беге с препятствиями чаще побеждают препятствия.

Мы встречались часто, обычно у меня, несколько раз у нее дома, в отсутствие мужа. Вообще-то можно было и при нем, Таня сказала об этом прямо, но я, поколебавшись, сослался на свои религиозные принципы. Какие? Да свои собственные, у меня своя вера, своя религия и даже своя церковь. Она приняла это как шутку, но я в самом деле уже разрабатывал даже то, что можно было бы назвать Новой Церковью.

Вообще из всех церквей сейчас существует только ислам, остальные превратились в кладбища. В лучшем случае – в богадельни, в пристанища для психически больных, для слабых духом, нищих и увечных. Только в исламе все еще не просто сильные духом, но возникают новые мощные течения, что в какой-то мере будут… ну, конкурентами.

Ислам перешел в наступление по всей планете, первым поняв и приняв, что мир – един. Сколько бы ни говорили тупари, что надо различать ислам и исламских террористов, это все фигня. Наступает именно ислам. А то, что Турция, скажем, сидит вроде бы спокойно, да еще и член НАТО, и Саудовская Аравия не посылает свою армию, так ведь ни в одной войне вся страна не идет в наступление. Для этого существуют особые люди, называемые армией, все остальные работают, учатся, ходят в кино, словом, не воюют. Но страна тем не менее наступает.

Несомненно, ислам обратил на себя внимание. И сильно обратил. После первых же терактов пошли истошные крики о том, что всех их надо стереть в порошок, разбомбить, изничтожить, в распыл… Но прошло время, и начались разговоры, что с исламом придется считаться. Что придется идти на уступки. Что придется как-то интегрировать его в общемировую систему, то есть самим отказаться от каких-то сторон своего такого приятного скотства, а ислам в ответ на это откажется от каких-то слишком уж строгих черточек в самом исламе.